– Почему вы отказались положить Асю в больницу? – отчитывала бабушку мама. – Завтра же надо отправить её в стационар.

Я же не находил себе места: не мог смотреть на осунувшееся личико моей девочки, на тёмные круги под её глазами.

Жалость, нежность и что-то пока ещё не знакомое переполняло его, когда мне виделись чистые тёмно-синие, какие-то измученные глаза.
Аська уснула, и бабушка с моей матерью ушли в кухню, я сидел в кресле и тупо смотрел в телевизор, работающий без звука.

Весь вечер она металась в бреду, а мама, измерив ей температуру, всё-таки сделала укол и испуганно сказала:

– Скорее бы уж утро: температура у Аськи сорок с хвостиком. И ничем не сбивается. Девочку надо срочно госпитализировать, а то ей всё хуже и хуже становится…

Мне тотчас подумалось, что, прожив почти двадцать три года, я и не знал до этого, что такое настоящий страх. В тот момент он сковал душу – я до безумия боялся за Асю.

– Мама, она может умереть? – не выдержав, спросил у матери, заметив её беспокойство.

– На такие вопросы ответы бывают не у врачей, сынок, а только у Бога. Наша Ася, конечно же, тяжело заболела, но пневмонию наши врачи, к счастью, лечить умеют, а потому будем надеяться на лучшее. Завтра положим девочку в больницу, попросим, чтобы уделили ей побольше внимания.

– Мама, пожалуйста, сделай что-нибудь, – умоляюще сказал я. – Я боюсь за Аську.

Мама внимательно посмотрела на меня, но, видимо, и на этот раз материнское сердце не подсказало ей истинной причины моего панического страха и беспокойства за девушку. Она и в этот момент увидела в этом особую братскую привязанность к сироте.

Я пытался отогнать от себя грустные мысли, но почему-то не получалось. Ася снова застонала, опять заметалась по кровати, слабо шевеля сухими губами и пытаясь что-то произнести.

– Эльдар, Эльдар, – услышал вдруг своё имя.

Жалость и нежность к ней, такой больной и беспомощной, полностью захлестнули меня. Я почувствовал, как комок предательски подкатывает к горлу, но тут же попытался взять себя в руки, подошёл к Асе, положил руку на её пылающий лоб.

«Аська, Асенька, что ты наделала, глупая? Зачем гуляла под проливным дождём? – мысленно говорил с ней и вдруг подумал: а может, у неё, уже повзрослевшей девушки, есть своя тайна, своя любовь?.. Может, в тот вечер на свидание к кому-то бегала? К какому-нибудь однокласснику или ещё к кому… И в тот дождливый вечер этот «кто-то» посмел её обидеть, потому Ася и плакала так горько и отчаянно. Об этом она, конечно, просто постеснялась бы мне сказать, но от этих неожиданно пришедших на ум догадок кровь ударила в голову.

– Я убью того, кто хоть пальцем её тронет, кто её обидит, я за одну её слезу могу укокошить, – сказал сам себе и тут же поспешил успокоиться:

– Да нет… такого быть не может. Ася – ангел, чистый ангел. С ней не может ничего такого приключиться.

Я опять посмотрел на измученное болезнью лицо и обратился к ней уже вслух:

– Ася, Асенька…

Она открыла замутнённые глаза, прищурилась, глядя на меня, словно пытаясь рассмотреть. Видно было, что даже такая простая реакция давалась ей нелегко.

– Эльдар, Эльдар, – прошептала она слабым голосом, и слёзы вдруг градом хлынули на заострившиеся скулы.

– Что, Аська? Что, хорошая моя? – замирая от нежности к ней и страха за дорогую для меня жизнь, спросил я.

– Я люблю тебя, Эльдар. Я люблю тебя, – повторяла Ася, а по горящим от жара щекам ручьём бежала горечь, и я, сам не понимая, что делаю, приподнял её лицо с подушки, неожиданно поцеловав прямо в сухие, пылающие огнём губы. Ася обвила мою шею руками и взмолилась: – Эльдар, скажи, ты любишь её? Ты любишь эту Ирину? Иначе зачем в тот день хотел уехать к ней? Я не смогу жить, если ты её любишь. Я умру без тебя.