И точно. Не сворачивая, я вышла прямиком на площадь с ярмарочными палатками. Люди толкались, гомонили и текли толпой между рядами. То тут, то там мелькали яркие цыганские юбки и платки. Если не брать во внимание странную смесь позапрошло-векового фасона в одежде на народе, то ничем от обычного рынка этот не отличался. Воздух здесь был насыщен ароматами зелени, овощей, фруктов, свежей рыбы и колбас. Изредка в эту какофонию лёгкой ноткой втекал запах ванили и манил за собой в дальний угол рыночной площади.

Стараясь не отвлекаться на аппетитные благоухания, я нырнула в толпу. Передвигалась мелкими шажками и боялась оттоптать своими «лыжами» кому-нибудь ногу. При этом внимательно вглядывалась в лица. Маневрировать даже не приходилось: люди сами выносили меня то к одному прилавку, то к другому. Покупатели мазали меня вскользь безразличными взглядами и с большим интересом рассматривали товар. Когда я, запутавшись в своих ботинках, спотыкалась и рефлекторно хваталась за кого-нибудь, на меня хмуро щурились, хлёстко скидывали со своей одежды мою руку и снова отворачивались.

Вот что это за отношение к ребёнку?! Они здесь что, почкованием делятся? Каждую неделю по десятку детей отпочковываются, или все сплошь и рядом чайлдфри? Почему никто не спросит: « - Девочка, почему ты бродишь одна? Ты потерялась?», но нет, все настойчиво делают вид, что я - пустое место. Бродячий зверёк, не достойный траты их драгоценного времени.

Продавцы, те вообще поступали просто возмутительно. Поймав на себе мой жалобный взор, тут же метались глазами по своему столу, пересчитывая сложенный горками товар. Не найдя пропажи, они замахивались на меня то тряпкой, то полотенцем, отгоняя, как навозную муху. Один дед даже попытался ударить меня клюкой по руке, когда я просто подержалась за прилавок. Больной на голову какой-то, а если бы попал?! Я успела отскочить и злобно на него зашипела. В ответ дед понёс на меня такую отборную брань, общий смысл который был: иди отсюда, оборванка. Совсем ополоумел, старый осёл.

Я демонстративно сплюнула себе под ноги, показав ему всю глубину своего презрения, вздёрнула нос и гордо направилась прочь. Но, пройдя несколько шагов, снова сникла. Как показывали часы на городской ратуше, рыночный день уже подходил к концу. Ещё пара-тройка часов - и площадь опустеет. Продавцы начинали сворачивать торговлю, собирая товар, а меня никто узнавать не хотел. Вдобавок к «веселью» простуда всё сильнее наваливалась на меня, из носа текло, и я бесперебойно им шмыгала. Хотелось пить, есть и забиться в какое-нибудь тихое тёплое место, чтобы меня никто не трогал.

Я приметила с краю площади два прилавка и сложенные деревянные ящики между ними. Подошла и присела на один ящик с краешку. Подложила ладошку под щёчку, стала смотреть на рыночную площадь и грустить. Дело шло к вечеру, делать было нечего. В смысле, деваться некуда. Пора озаботиться поиском ночлега, но я так устала и хотела есть, что ничего путного в голову не приходило.

Слева торговка какими-то сушёными травами всласть наговорилась с покупательницей и, наконец, заметила меня.

- Эй, чего расселась? Давай-ка, двигавай отсюдава!

Я скосила на неё глаза и, заметив в её руке всего лишь тряпку, отвернулась и сделала вид, что её нет.

- Ишь-ма, чё делается-то! Я тебе говорю, шагай отсель, ты мне всех покупателей распугаешь! - завелась старуха. - Малетра, шугани девчонку!

Малетрой оказалось торговка справа, чей прилавок был полон хлеба, плюшек и кренделей. Да и сама женщина была похожа на булочку, румяна и мягка формами.