И потому есть шанс, что Эмии он поверить не сможет. Из-за бронебойного кокона «мне было плохо много раз» окажется не в состоянии почувствовать чудо, вид которого с рождения забыл.
Ей хотелось плакать. И это было так трогательно, так нежно.
Эфины не чувствуют боли, но она человек, и у нее в груди ныло от печали.
Сможет или нет?
Начислять баллы, сидя наверху, так легло. Ходить ногами здесь, внизу, тяжело.
Сможет или нет?
Он смотрел на правую руку так долго, что заболели глаза. Ненадолго клал ладонь на колено, пытался делать вид, что все в порядке, все, как обычно, а потом поднимал и разворачивал.
И на ней прямо под кожей снова плавали, похожие на проникших в его кровь светлячков, огоньки.
Его опоили? Одурманили?
Только он не ел и не пил.
Так устал?
Нет, так не устают.
Вывод напрашивался только один – она говорит правду. Она – Эфина. И только что подарила ему сто единиц манны.
Мозг Дарина, как упершийся четырьмя конечностями перед Жертвенными Воротами баран, отказывался поверить в «очевидное».
Что же это за светящиеся точки?
Он тер ладонь, чесал ее, пытался их поймать… Надавливал, тряс рукой, даже хлопнул ей по столу так, что дрогнул стакан и ложки.
Огоньки, как непуганые рыбки, продолжали спокойно перемещаться под кожей.
– Значит, ты… Эфина?
– Значит.
Торчала возле трансформаторной будки, как идеальная проплешина, шляпка колодезного люка. Неслись за пятиэтажкой машины – гудел вечерний проспект. Зажглись фонари.
Эмия чувствовала, как мнется Дарин, – не может ни воспринять тот факт, что она Богиня, ни опровергнуть его. И все сжимает пальцы правой руки, будто влитая под кожу манна жжется или щекочет.
– Смешно, – ему было не смешно. – У меня даже нет хорошего чая…
Наверное, ему вспоминались сказки о том, что нагрянувших гостей – ангелов, колдунов, всяческих жителей небес – следует почивать чем-то вкусным.
– И не нужно.
– И накормить тебя нечем.
Эмия повернулась, посмотрела на него тепло, добро. Улыбнулась.
– Бывает и так.
– Я… Прости, если это невежливо, но сегодня я устал. Мне лучше проводить тебя домой.
Кроткий вздох и смущение.
– Только идти мне некуда. Дома нет, документов нет… Оракул дал мне только одежду и сумку. И еще поместил туда, куда я назвала. По координатам этого места, то есть к тебе.
– Почему… ко мне?
Ему хотелось курить – она чувствовала кожей. И еще он мерз, стоя рядом с ней в одной рубахе.
– Может, пойдем в комнату и там поговорим?
(Poets of the Fall – False Kings)
Себе он постелил на полу и теперь сидел возле запасной подушки, которую отыскал в шкафу, опираясь спиной на рифленую дверцу шкафа. Свет только из коридора – в комнате темно.
Эмия сидела на кровати и говорила…
А он думал о том, что верил в то, что научился сражаться со всем: пацанами, отбиравшими у него стипендию, грубиянами, слишком требовательными шефами, лживыми друзьями. Сумел выжить в неласковом к нему мире, пережил боль от раннего крушения иллюзий, успешно гнал от себя страх скорой смерти.
А вот с ней справиться не мог – со странной гостьей. Слушал про некий Астрей, про порядки на Небесах, про ее работу, танец с роботом, и все никак не мог понять – выдумка это или правда? Пацан внутри него вдруг ожил, воспринимал каждое слово былью, но взрослый уже и рациональный Дар знал: сказок нет. Нет их.
Он так и заснул, постепенно склонившись к подушке, лежащей поверх старого матраса, – слушая про собственное фото на ее мониторе, про Оракула, про Старших, которые гнались за ней по пятам…
Глава 4
Ранним утром, проснувшись, Дарин чувствовал себя тяжелым, как мешок с песком. Усталым, невыспавшимся и таким же напряженным, как накануне вечером. А когда понял, что дерьмо, в которое он влип, оказалось, увы, не сном, а самой что ни на есть настоящей явью (свисающая с дивана женская рука была прямым тому доказательством), пулей подскочил с лежанки. Порадовался тому, что вечером лег, не раздеваясь, покинул комнату, снял с вешалки куртку, натянул кроссовки…