Вот и сейчас они даже не пытались считать монетки. Это сущее безумие могло растянуться на долгие дни. Ведь в сорока тысячах рублей насчитывалось четыре миллиона копеек. А там были не только копейки. Денег и полушек также хватало. Так что они взвешивали их на весах. Не деля, а проверяя за Агафоном заранее всё посчитанное и поделённое. Да не полушка в полушку, а плюс-минус ведёрко.

Купец-то, понятное дело, всё вдумчиво и со всем радением пересчитал. Особенно долю Царя. И оснований ему не доверять не имелось. Однако и Андрей, и отец Афанасий решили всё проверить. Хотя бы «на выпуклый глаз».

Посчитали.

Поговорили, обсуждая детали.

Доставка таких денег – дело непростое, поэтому Андрей решил пока свою долю оставить на подворье у Агафона. Тем более что тот нанял себе крепкую охрану из двух десятков бойцов.

Вышли.

Два часа минуло.

Потерев лицо, Андрей отогнал дурные мысли о создании банка. Светить пока деньгами, полученными для «поставщиков», как своими он не желал. Да и вообще думал сделать ещё две-три поставки и перейти на другие источники заработка. Пока, во всяком случае. Чтобы это «первоначальное накопление капитала» не всплыло.

Псковские купцы терпеливо ждали, степенно вкушая холодный квасок с ледника и беседуя. Однако выход всей честной компании заметили и тут же отреагировали. Видно, притомились в ожидании.

Андрей посмотрел на них и мысленно поморщился.

Связываться с ними не хотелось. Ведь они были конкурентами гостей торговых из Новгорода, с которыми парень уже вёл дела. Это с одной стороны. А с другой – торговые возможности Новгорода к 1554 году были в немалой степени ослаблены. Дело в том, что в 1494 году закрывался Новгородский двор Ганзы. Его, конечно, открыли вновь в 1514-м, но торговые связи оказались уже порушены. Более того, они перешли в Псков, который на этой вражде немало расцвёл, поднялся и укрепился.

Через Нарву оживилась торговлишка. В целом слабая. Потому что из Пскова много товаров-то не вывезти. К нему самому их везти неудобно. Однако на безрыбье и рак за мандарин сойдёт. Так что Псков к 1554 году был главной площадкой для торговли не только с Ганзой, но и Ливонией, а вместе с тем и шведы стали в него чаще захаживать, ибо невские и волховские пороги здесь не наблюдались. Что, как несложно догадаться, вызывало изрядное раздражение в Новгороде.

Та ещё задачка.

Андрей ещё раз потёр лицо, сгоняя с него усталость, направился к ним за стол.

– Ну что, други, давайте поговорим? Что вы желаете?

– Торг с тобой вести.

– Светильным маслом?

– Краской.

– Так её ныне Церковь всю скупает.

– Скупала, – усмехнулся Ефрем. – Ты разве не знаешь, что на Москве творится?

– А что там творится?

– Волнения. Сильные волнения. Митрополита нынешнего пытаются сковырнуть. И, судя по всему, смогут.

– И что это меняет?

– Сильвестр, который протопоп, и его сторонники подняли дела старинные. Ещё восходящие к тем годам, когда правил дед нашего Царя. Слышал ли о ереси жидовствующих?

– А что там слышать? Осудили же её на Поместном соборе.

– Так осудили то, что о ней сказали, а не то, что на самом деле было. Началось-то там всё с того, что священники новгородские отказались причастие принимать, не признавая через это архиепископа. Что он-де за деньги поставлен, а не за веру. И пошло-поехало. О симонии слышал ли?

– Слышал, – кивнул Андрей. – А что, разве епископов-архиепископов как-то иначе ставят?

– Типун тебе на язык! – воскликнул отец Афанасий.

– А что не так? Вон, Патриарх наш, что в Царьграде сидит, чтобы стать таковым, должен сколько золотых монет заплатить. Тысячу али больше. Не помню. Разве сие не есть симония?