— Света, посмотри на меня, — прошу, а она окидывает меня наполненным удивлением взглядом. — То есть ты думаешь, что я могу наплевать на жену и детей только потому, что влюбилась в мужчину?

— Всё-таки ты идеалистка, Ксюша, — замечает сестра и тяжело вздыхает. — Лично я считаю, что за свою любовь нужно бороться, несмотря ни на что. И, поверь, если у того, кого я люблю, будет хоть гарем из жён и детей выводок впридачу, ничего это не изменит.

Господи, когда она успела так вырасти? Время, пожалуйста, не лети так быстро… я не готова ещё проститься с милой маленькой девочкой, которая умела быть доброй.

— Может быть, я и идеалистка, но нет такой любви, которая бы стоила несчастья других людей.

Я искренне считаю, что на горе других людей своего счастья не построишь. С женатыми и несвободными мужчинами я никогда не имела дела и ничего менять не собираюсь. Потому что мужиков в мире много, а совесть у меня одна. Но сестра, как оказалось, думает иначе.

— Ой, только давай без вот этих вот прописных истин, — фыркает Света, перекатываясь на живот. — Ты у нас знатная комсомолка, но не надо мне проповеди читать. Я уже не маленькая, а ты не священник.

Сглатываю комок и, ничего больше не говоря, выхожу из комнаты. Света права в одном: она уже взрослая, и пусть думает, как ей нравится. В конце концов, пускай её моральным обликом родители занимаются, у меня и без сестринского долга проблем выше крыши.

На кухне родители о чём-то спорят, стараясь не повышать голоса. Они всегда такими были — даже ругаться чуть не насмерть умудрялись полушёпотом.

— Ксюша, детка, что-то случилось? — тревожится мама, а отец спускает на кончик носа очки в тонкой оправе и смотрит на меня внимательно. — Ты какая-то взбудораженная.

— Нет, мама, всё хорошо, не переживай. Просто немного с твоей младшей дочерью поспорили.

Я открываю холодильник и долго рассматриваю его содержимое, решая, чем лучше заесть тоску и нервы — шоколадкой или мандаринами.

— Со Светочкой? — пугается мама, а отец скептически хмыкает. — Но…

Действительно, как же поверить, что со Светочкой вообще возможно поспорить, с ангелом-то и усладой глаз и души родительской. Чёрт, нужно успокоиться, потому что не к добру всё это, особенно перед таким важным вечером, от которого я вовсе не знаю, что ожидать.

— Если у тебя есть ещё какая-то дочь, то самое время нас познакомить, — говорю, захлопывая дверцу холодильника, так и не определившись с выбором. — Потому что со Светланой Игоревной в последнее время стало очень трудно общаться. У неё слишком затянулся подростковый возраст, и сейчас её штормит, как деревянный плот.

— Не выдумывай, — отмахивается мама, возвращаясь к нарезке капусты. — Светочка у нас чудесная и очень солнечная девочка.

Кто бы спорил, так не я, да только ничего это не меняет.

— Мама, ей двадцать лет. Пора бы и вам с папой с этим смириться. Она уже не маленький ребёнок, хватит держаться за иллюзии!

Отец молчит, прячась за газетой. Он всегда так делает, потому что не выносит напряжённой обстановки, а любое недовольство Светочкой принимает слишком близко к сердцу. Как и мама.

— Ксюша, мне кажется, ты слишком строга к ней, — жалуется мама, а папа снова хмыкает, шурша тонкими газетными листами. — Она ещё ребёнок, хоть и очень серьёзная и умная девочка. И неважно, сколько лет ей по паспорту.

Будто бы об умственно отсталом инвалиде каком-то говорим, честное слово. Устала, господи, как же я устала быть самой взрослой в этой семье радужных единорогов.

— Ребёнок уже на мужчин засматривается! — не выдерживаю, потому что впервые в жизни меня откровенно раздражает такое раболепие родителей по отношению к сестре. — А вы всё ушами себя по щекам хлопаете. Дохлопаетесь, вот увидите.