Пра нетерпеливо встала. – Я мерзну! Говори что хочешь, но я – мерзну! – Болетта сидела сцепив руки. – Я ничего не говорила. – А я все равно мерзну! Заснул там доктор, что ли? Я пойду посмотрю. – Болетта ухватила ее: – Не трогай его. – Хорошо, тогда я разожгу камин. Вечером я хочу теплой «Малаги» и Веру тоже попотчую. И хины туда побольше! – Отлично, мама. Зажги камин.

Старуха запалила спичку, сунула ее в прорезь и открыла задвижку. Вскоре они почувствовали, что тепло ползет вверх, и тогда Пра положила ладони на зеленое шершавое железо и вздохнула. – Я больше у Арнесена не страхуюсь, так и знай, – сказала Пра. – Не дури, – ответила Болетта. – Тогда он отнимет часы. – Все равно. Я его на дух не выношу! – Теперь вздохнула Болетта: – Ты стала грымза грымзой. Честное слово! – Старуха топнула ногой: – Неправда! Я только Арнесена терпеть не могу! – Ты и доктора Шульца терпеть не можешь. Ты всем грубишь! – Пра шепнула через плечо: – Нет, все-таки чем там этот идиот занимается? Вроде он заходил к ней трезвым? – Но Болетта распалилась и не унималась: – Ты и домоуправа Банга терпеть не можешь! – Что за спортом он занимался? Тройной прыжок! Смех да и только! Знаешь, у тебя опять болит голова, и тебе лучше помолчать. – Ты вообще никого не любишь! – крикнула Болетта. – Вот неправда. – Давай, назови, кого ты любишь. Хоть одного человека! – Назову с радостью. Я люблю Йоханнеса В. Йенсена!

Старуха вскрикнула, оборвав себя на полуслове, и прижала распаренные руки к груди, точно обожгла пальцы. Болетта порывисто вскочила на ноги. – Что случилось? – Старуха показала на маленькое закопченное оконце, за которым полыхало высокое рыжее пламя. – Мы сожгли Гамсуна, – прошептала она. – Это Гамсун горит!

И в эту секунду из спальни вышел доктор Шульц, он был подавлен. Прикрыл за собой дверь, вошел в гостиную к женщинам и осторожно опустил на пол свой саквояж. Потом замер, изучая свои галоши. Одну он забыл почистить или вляпался во что-то по дороге к ним, в какую-то грязь.

Наконец доктор Шульц поднял глаза. Говорил он негромко и обстоятельно: – Вера опять потеряла много крови. – Старуха сделала шаг в его сторону, она тяжело дышала: – Это мы заметили! Но у нее кровь шла горлом?! – Доктор Шульц кивнул: – Она, очевидно, прокусила себе язык. – Болетта села на диван и заулыбалась. – Прокусила язык? Так у нее нет язвы?! – Нет, нет. Никакой язвы. Простите, что-то здесь жарко, нет? – Лоб доктора блестел, и он пальцем оттопырил обтрюханный воротник рубашки, чтоб проветриться. Старуха подступила к нему поближе: – Да, здесь жарко. Это потому, что мы жжем Гамсуна. – Что-что вы сказали? – А нельзя ли вернуться к самочувствию Веры?

Доктор Шульц повернулся к Болетте. – С Верой все в порядке. Ну, не считая… Я имею в виду… – Он резко смолк и вновь уставился на свои уморительные галоши. Пра поднялась на цыпочки. – Не считая чего, молодой человек? Говорите, Бога ради!

Доктор Шульц, молодой человек семидесяти примерно лет, выпрямился сообразно возможностям. – Ну, – завел он медленно и неуверенно. – Как бы сказать… – Старуха чуть не бросилась на него. – Я вам помогу: скажите четко и прямо все, как есть, и не мнитесь тут, как сконфуженный кадет! – Доктор Шульц провел рукой под носом, где висела вечная капля и не вытиралась. – Так вы не в курсе?

И тогда прабабушка Пра сделала то, о чем долго еще судачили на Киркевейен, да и сейчас, поди, вспоминают заодно со знаменитым криком Болетты, от которого посыпалась штукатурка, отслоилась побелка и закачались лампы во всех домах от Фагерборга до Адамстюен. Это меня не удивляет. Но меня поражает, что молва об этом вообще разошлась, потому что я не думаю, чтобы доктор Шульц стал кому-нибудь что-то рассказывать, скорее наоборот, он бы наверняка промолчал или отоврался. А из нас тоже никто не болтал. К тому же доктор Шульц умер вскоре после. Когда в ноябре лег первый снег, он решился на классический переход из Мюллы на лыжах и не вернулся. Туристы наткнулись на него следующей весной, далеко от лыжных маршрутов, между Сандюнгеном и Кикютом. В руках он сжимал палки, а капля под носом наконец-то отвалилась и лежала, как матовая жемчужина, в развороченном гниением рту, а в карманах не было ни кошелька, ни лыжного скребка, лишь визитка страхового агента, из-за чего полиция сперва приняла тело за Готфреда Арнесена, сотрудника компании «Bien». И заварилась, конечно, каша, когда они явились к жене с сообщением, что, к их прискорбию, ее муж найден мертвым в Нурмарке. Она чуть не отдала Богу душу, и даже когда Готфред Арнесен вернулся в свое обычное время домой, спеша понянькаться со своим трехмесячным сынишкой, и недоразумение естественным образом разъяснилось, она в себя не пришла, от ложной трагической вести в мозгах фру Арнесен остался рубец, и она никому не открывала дверь на звонок, ходила в вечном трауре и в конце концов запретила своему мужу Готфреду выходить из квартиры.