[1] поражения. Доктор Шульц с Бишлета не мог изменить священному долгу в последнюю секунду, он должен быть на посту и принимать раненых героев заключительных боев войны. Пра вздохнула и положила трубку, спрятала пуговицу в шкатулку со своими драгоценностями в спальне и вернулась к Вере. Та сидела на диване в прежней позе. Точно та птица с балки на чердаке, подумала старуха и постучала три раза по деревянному косяку, на всякий случай. – Сейчас давай разберемся с платьями, а потом разложим пасьянс и выпьем «Малаги», – предложила Пра. Вера поплелась за ней на кухню, они погладили платья, и Вера надела на себя зеленое, Болеттино. Оно было широковато, но Пра заколола на талии по булавке с каждой стороны, и женщины пошли к большому зеркалу в прихожей. Вера стояла перед ним и смотрела в пол. Отводила глаза. Не хотела встречаться со своими глазами в зеркале. Пра обняла ее. – Смотри-ка, ты переросла меня. А меня к земле тянет. Скоро совсем носом ее скрести буду. – Так, в выходных платьях перед зеркалом, и застала их бледная и встревоженная Болетта. Она замерла на пороге, рассматривая их, на миг успокоилась. – Ты чудесно выглядишь, Вера, – шепнула она, а Вера подобрала подол и упорхнула в столовую. Болетта проводила ее взглядом. – Она говорила что-нибудь? – Надо помыть окна, – ответила Пра. – Скоро солнца видно не будет. – Болетта схватила мать за руку: – Она заговорила? Что она сказала? – Старуха посмотрелась в зеркало. – Мои дни сочтены, – запричитала она. – Я выгляжу как балаганный клоун. – У Болетты стали сдавать нервы. – Но говорить ты могла бы нормально, а не как в балагане! – Старуха вздохнула: – У тебя опять голова болит. Лучше б тебе не кричать, а прилечь. – Болетта сделала глубокий вдох и закрыла глаза. – Ты можешь ответить на мой вопрос? – А ты принесла что-нибудь вкусненькое? Мне хочется шоколада с маслом! – Болетта привалилась к стене: – Она заговорила? Мне что, пытать тебя? – Пра вздохнула еще глубже: – Она не сказала ни слова. Зато расчесала мне волосы, если ты не заметила. И вообще, надо вывесить флаг. Мы одни сегодня без флага.

Болетта хотела пойти за Верой. Но Пра удержала ее. – Оставь девочку сейчас в покое. – Болетта замерла на месте и быстро отерла рукою лоб. – Ты уверена, что не надо позвать доктора? – Тсс! – шикнула старуха. – Этому идиоту я уже позвонила.

Доктор Шульц пришел, когда они пили кофе. А когда доктор Шульц из Бишлета совершал выход, не заметить его было нелегко. В вытянутой руке он держал черный саквояж, на голове была приплюснута шляпа с обвислыми полями, на ногах калоши, которые он носил с первого сентября по семнадцатое мая, не сверяясь с погодой, худое лицо багровело, нос напоминал восклицательный знак, приклепанный между лбом и ртом, а на конце этого видного собой носа висела капля, которая, видимо, примерзла к нему навек во время лыжного перехода из Мюллы, который доктор Шульц совершил зимой 1939 года, когда ему и довелось затариться свежим воздухом в последний раз. С тех пор он в основном сидел дома у себя в Бишлете и тратил этот запас. Добираясь к нам в тот вечер, доктор Шульц занял собой весь тротуар и некоторую часть мостовой. Он полз, как черный краб, и малышня из Йёссенлёккена ехала за ним на велосипедах всю Уллеволсвейен, они подбадривали его криками, звенели в звонки каждый раз, как его нога сползала в водосточный желоб, а время от времени вынуждены были велосипедами заворачивать его на правильный путь, потому что сам он так и норовил свернуть в сторону Нурмарка, как будто огромный магнит притягивал его туда. Другими словами, ни от кого не укрылось то обстоятельство, что доктор Шульц остановился перед домом 127 и позвонил к нам. Я часто думаю, не пошло бы все совсем по другому сценарию, воздержись доктор Шульц в тот именно день от пятого виски с содовой, не говоря о шестом, и будь у него тверже рука, холоднее голова и взгляд поострее, от которого тогда, возможно, не укрылись бы некоторые моменты, что могло бы изменить нашу историю и даже поставить на ней крест. Я говорил и говорю: Фред ходил по краю еще до рождения. Такие мысли пугают меня и лишают сна, потому что уж больно на тонкой веревке, сотканной из теней случайностей, мы тут обретаемся. И я вижу патетичного доктора из Бишлета, которого я не знаю, любить мне или ненавидеть: он стоит, упершись в дверь, так что, когда Болетта отпирает ее, он едва не вваливается в прихожую, а с этажа на этаж, из подъезда в подъезд ползет шепоток, что спившийся доктор Шульц вызван к этим безмужним из угловой квартиры на Гёрбитцгатен, к этим сумасшедшим теткам, которые живут не как все, и шепотки роятся по двору, а в углу у помойки домоуправ Банг сплетает их в полновесные россказни, часть из которых доживет и до моих времен.