Осторожно, как спящего ребенка, я опускаю ее на землю, а сам все время прислушиваюсь. Все тихо, я бегу к деревьям, где сидит другая Охотница – невидимка, и замедляю шаг, только заслышав треск ее телефона. Звук громкий, но вычислить по нему, где она, я не могу. Я останавливаюсь, прислушиваюсь, надеясь уловить еще что-нибудь: дыхание, неосторожное движение, что угодно. Ничего, только трещит телефон.

Я осторожно делаю шаг вперед. Вокруг темно, но я все же могу разглядеть у себя под ногами потоптанный папоротник и ее следы на нем. Я делаю еще один крошечный шажок, протянув вперед руки, и мне помогает Фэйрборн. Он чует ее. Хочет ее крови.

Я позволяю ему направлять мою руку. Нож едва не вырывается из моей хватки, так он напряжен, и я понимаю, что до нее считаные миллиметры. Тогда я отпускаю Фэйрборн, и он, пролетев эти миллиметры по воздуху, входит ей прямо в грудную клетку. Нож так остер, что прорезает сразу и куртку, и кожу, и даже кость почти не замедляет его движения, теплая кровь брызжет мне на пальцы, правой рукой я быстро нашариваю рот Охотницы и зажимаю его, чтобы не дать ей закричать, а другой тяну Фэйрборн вниз, разрывая материю и плоть. Скользкие, горячие кишки вываливаются мне на левую руку. Теперь Охотница уже видима, она корчится на земле, а я стою рядом с ней на коленях и обеими руками зажимаю ей рот и держу челюсть, чтобы она не завизжала. Она совсем молодая, ей лет двадцать пять, не больше.

Я вытираю руки ее одеждой, очищаю Фэйрборн и рискую на несколько секунд стать видимым, так как теперь мне надо двигаться быстрее. До сих пор я двигался очень медленно, и она вскрикнула – негромко, но достаточно для того, чтобы другие насторожились, если, конечно, они хоть на что-то пригодны. Нельзя допустить, чтобы они разбудили весь лагерь.

Мне надо туда.

Я иду так быстро и тихо, как только умею. Огонь в костре почти прогорел, но светит еще достаточно ярко, чтобы я мог разглядеть на земле возле него три укутанные в одеяла фигуры. Дальше, у большого дерева, я вижу еще одну Охотницу, а рядом с ней прикованную пленницу, девушку, – на голове у нее мешок, лица не видно, но она маленькая и хрупкая. Надо сосредоточиться. Итак, четверо Охотниц здесь, две на страже, и пленница.

Я перерезаю ножом горло одной спящей Охотнице, она взбрыкивает, дергается, я перехожу к следующей. Таиться уже нечего. Надо действовать быстро; спящие просыпаются, но пока не могут понять, что происходит. Следующая Охотница успевает встать, но я сбиваю ее с ног, втыкаю ей в горло нож и прыгаю к третьей, но вторая не сдается – истекая кровью, она все же цепляется за мои ноги. В руке у нее, откуда ни возьмись, оказывается пистолет, она стреляет. Я сохраняю невидимость, но теряю равновесие, пуля пролетает мимо, я изворачиваюсь, бью Охотницу ногой в лицо и откатываюсь.

Теперь их поровну – четыре живые, четыре мертвые, и вокруг начинается хаос. Та, что охраняет пленницу, стала невидимкой, она кричит, зовет тех, кто охраняет лагерь. У Охотницы рядом с костром пистолет. Сунув Фэйрборн в ножны, я выпускаю из обеих ладоней две молнии, по одной на каждую. Та, что у костра, взвизгивает и начинает дымиться; я прыгаю на нее, сбиваю на землю, а Фэйрборн в моих руках уже сам знает, куда бить: он вонзается ей в живот и делает рывок вверх. Она снова визжит, тогда Фэйрборн чиркает ее по горлу, и она замолкает. Тут же раздается выстрел, я отталкиваюсь от мертвой Охотницы и перекатываюсь как можно дальше.

С пятью Охотницами покончено. Я встаю на четвереньки. Шестая, та, что была рядом с пленницей, теперь невидима и движется. Она палит во все стороны, но я не могу понять, откуда именно летят пули. Тогда я просто бросаюсь ничком на землю и жду.