.

«Ханн, ханн, ханн, ханн…»

Настал час Дочери Шелтаты Лор, когда реальные предметы становятся зыбкими. Их смазывает отступление света, когда воздух теряет ясность и в нем плавают пылинки и гранулы, когда проявляется несовершенство и света, и тьмы, скрытое в другие часы. Становится видно, что трон пуст.

А почему не поклоняться деньгам? По крайней мере, награда очевидна и незамедлительна… Нет, это упрощение. Вера летери тоньше, их этика поощряет те черты и привычки, которые помогают копить. Прилежание, дисциплина, упорный труд, оптимизм, личная слава. И наоборот, главное зло – леность, отчаяние и безвестность неудачи. Суровый мир отделяет одно от другого, не оставляя места для сомнений и безвольного уклонизма. Таким образом, поклонение превращалось в прагматизм, а прагматизм – холодный бог.

Странник сотворил нам холодного бога, и мы действуем без принуждения. Годится для летери, как молитва, хотя вслух такого никто не произнесет. Пернатая Ведьма сказала, что любой поступок становится молитвой, так что в течение дня мы служим многим богам. Вино, нектар и растабак, все злоупотребления – молитва смерти, говорила она. Любовь – молитва жизни. Месть – молитва демонам справедливости. Заключение делового договора, говорила она с легкой улыбкой, – молитва мастеру иллюзий. В конце концов, что одному – достижение, то другому – потеря. В игре участвуют две руки.

«Ханн, ханн, ханн, ханн…»

Удинаас встряхнулся. Взмокшая накидка теперь холодила тело.

Со стороны моря донесся крик. Возвращались воины на к’орфан. Удинаас двинулся по площади к дому Сэнгаров. Увидев Томада Сэнгара и его жену Урут, он упал на колени и прижимался головой к земле, пока они не прошли. Затем встал и поспешил в большой дом.

Одетый медью труп положат в выдолбленный ствол черного дерева и запечатают с двух концов кедровыми дисками. Через шесть дней ствол предадут земле в одной из дюжины святых рощ. До тех пор погребальная песнь будет продолжаться – вдовы будут сменять друг друга в этом тягостном, ужасном труде.

Удинаас пробрался в свою маленькую спальную нишу. Баркасы войдут в канал, один за другим, в тусклом полусвете. Они не могли потерпеть неудачу, они всегда справлялись. Команды девятнадцати кораблей летери теперь мертвы – рабов в этот раз не брали. По обоим берегам канала благородные жены и отцы молча приветствовали своих воинов.

Молча.

Потому что случилось нечто ужасное.

Удинаас лег на спину, глядя на косой потолок; он чувствовал в горле непривычный предательский комок и слышал, в собственных жилах, неясное эхо сердцебиения. «Ханн-ханн. Ха-ха. Ханн-ханн. Ха-ха…»

Кто ты? Чего ты ждешь? Чего ты хочешь от меня?

Трулл выбрался на причал, держа в правой руке копье, и остановился рядом с Фиром. Напротив них стояли Томад и Урут. Рулада не было видно.

Не видно, понял Трулл, и Майен.

Краем глаза он заметил, как Фир оглядел толпу встречающих и с невозмутимым лицом шагнул к Томаду.

– Майен в лесу с другими девушками, – сказал Томад. – Собирают листья морока. Их охраняют Терадас, Мидик и Рулад.

– Сын… – Урут подошла ближе, всматриваясь в лицо Фира. – Что он сделал?

Фир покачал головой.

– Они умерли позорной смертью, – сказал Трулл. – Мы не могли видеть, чья рука принесла им смерть, но это было… чудовищно.

– А тюлени? – спросил Томад.

– Их забрали, отец. Та же рука.

Гнев сверкнул в глазах Урут.

– Это не полное раскрытие. Это вызов демонов.

Трулл нахмурился.

– Я не понимаю, мать. Там были тени…

– И тьма, – вмешался Фир. – Из глубин… тьма.

Урут сложила руки и отвела взгляд. Трулл никогда не видел ее такой опустошенной.