Дело не только в величине, хотя малое государство возможно, а малая империя, как правило, нет. Главное – сам принцип границы. Государство четко определяет свою территорию, а на этой территории, равно как и вне ее (в делах международных), – свою компетенцию. Империя такого четкого ограничения не знает. Империя есть государство во внешнем отношении, поскольку она противостоит другим империям (например, после распада Священной Римской империи образовались не сразу и не только государства, но и как бы квазиимперии, например враждовавшие между собой Испания и Англия), и над противостоящими политическими образованиями уже нет высшего охватывающего целого. Она есть государство во внутреннем отношении, поскольку имеет государственный аппарат. Но империя не исчерпывается государством. Имперское пространство есть двуединая граница: собственно государственная граница (которая может быть и менее четко очерченной, чем граница современного государства) и смысловой горизонт коммуникации, тематизируемый как таковой лишь при определенных обстоятельствах. Об этих обстоятельствах речь пойдет ниже.

Рассмотрим сначала, что следует из самой величины пространства, поскольку речь может идти о наложении смысла на фактическую географию.

Именно здесь уместно будет привести более позднее определение империи, данное Айзенштадтом в «Международной энциклопедии социальных наук»: «Термин “империя” обычно используется для обозначения политической системы, охватывающей большие, относительно сильно централизованные территории, в которых центр, воплощенный как в личности императора, так и в центральных политических институтах, образовывал автономную единицу. Далее, хотя империи обычно основывались на традиционной легитимации, они часто использовали некоторые более широкие, потенциально универсальные политические и культурные ориентации, выходившие за пределы того, что было свойственно любой из составляющих империи частей» (42).

Попытаемся теперь связать величину пространства и универсализм. Большое пространство почти непременно оказывается анизотропным (хотя, может быть, точнее тут было бы слово «анизотопный»), неоднородным. Чистое количество этой неоднородности не предполагает. Но имперское пространство – это не чистое количество, это политическое определение большой территории, каковая, в свою очередь, не есть просто сетка координат, но нечто, объемлющее уникальные, «здесь-и-так-сущие», географические места и уникальные, «здесь-и-так-сущие», квазисамостоятельные (все же в империи сущие) социальные образования. Наложение социального и географического смыслов обусловливает специфическое значение как первого, так и второго в этом сочетании. (Ср. выше изложение идеи Зиммеля о политических границах в географическом пространстве.)

Коммуникации в империи поэтому скорее всего протекают как бы безотносительно к ней. Лишь в специальных случаях требуется тематизировать ведомый мир, границу достижимости коммуникации, политический смысл этой границы. Лишь специальный анализ горизонтной структуры коммуникативного смысла покажет, присутствует ли в ней в том или ином случае имперский смысл. Для конкретного исследования это всякий раз особая проблема. Она не может решаться отдельно от совокупного анализа смысловых структур. Вычленение в них на базисном уровне политически-пространственной структурированности и будет означать присутствие империи.

Итак, империя по своему социологическому понятию – это сначала фон и смысловой горизонт. Определение большого пространства как пространства Империи, «пространства закона» есть, конечно, определение политическое. Закон, будь то «дух» или «буква», становится действительностью лишь через осуществляющую его власть (43). Реальный пространственный предел этой власти – фактическая граница империи, а степень универсализма имперской идеи – ее идеальная граница. Сочетание потенциала экспансии с имперской идеей образует идеальную границу империи, ее