Опираясь на результаты предыдущего раздела, дадим теперь рабочее определение империи.

Империя – это смысл (и реальность осуществления) большого политического пространства, соположенный смыслу неполитических действий или коммуникаций.

Чтобы сделать это определение более ясным, обратимся сначала к имеющимся в западной социологии концепциям империи. Пожалуй, активнее всего использует это понятие уже долгие годы Ш.Н. Айзенштадт. В упомянутом выше труде «Политические системы империй» он выделяет семь главных типов политических систем. Среди них к империям он относит три типа: «патримониальные империи» (например, государство Каролингов или Парфянское царство), «империи кочевников» (например, монгольских), а также «централизованные исторические бюрократические империи», которым, собственно, и посвящено его исследование. Перечислять все приводимые примеры не имеет смысла. Укажем только, что сюда входят и древние государства Египта и Вавилона, и персидские царства, и Индия, и Китай, и Рим, и Византия, и Оттоманская империя, и собственно европейские государства (в Западной, Центральной и Восточной Европе), и завоевательные империи европейских государств в неевропейских регионах. (Заметим, что понятие «государство» мы просто воспроизводим вслед за Айзенштадтом, хотя правомерность такого некритического его использования может быть оспорена с той позиции, которая была изложена выше.)

Что позволяет подводить столь разные явления под одно понятие? Айзенштадт указывает основную черту: это ограниченная автономия политической сферы, выражающаяся в: (1) развитии автономных политических целей правителями и, до некоторой степени, теми, кто участвует в политической борьбе; (2) развитии ограниченной дифференциации политической деятельности и ролей; (3) попытках организовать политическое сообщество в централизованное единство; (4) развитии специфических организаций администрации и политической борьбы (30). Айзенштадт называет и то, чем исследуемые им социальные образования отличаются, во-первых, от патримониальных и феодальных систем и, во-вторых, от обществ современных. В первом случае отличие состоит в четкой территориальной организации, которой нет в феодальных и патримониальных системах, а также в том, что эти системы не дифференцируют социальную, политическую и экономическую иерархии, слабо артикулируют политическую сферу, имеющую особую организацию и автономные цели. Напротив, для современных политических систем характерна куда более значительная дифференциация видов политической деятельности, разделение власти среди правящих институтов, распределение политических прав среди управляемых и, соответственно, больший объем политической деятельности в обществе, потенциально активное участие различных групп в определении политических целей, экстенсивное развитие специфически-политических и административных организаций, в частности партийно-политических, ослабление традиционно-наследственной легитимации властителей, возрастание их подотчетности в формально-институциональном отношении перед теми, кто обладает политическими правами, а также их представителями, формальная или подлинная институционализация соревнования за достижение власти и руководящих позиций (31).

Дополним эту экспозицию характеристиками европейского типа империй из относительно недавней работы Айзенштадта «Европейская цивилизация в сравнительной перспективе». Здесь он подчеркивает особый тип структурного плюрализма, развившийся в Европе, где низкий, но постоянно возраставший уровень структурной дифференциации сопрягался с постоянно менявшимися границами различных общностей, социальных единиц и референтных систем. Для европейской, как он здесь ее называет, «имперски-феодальной системы» было характерно наличие многих центров – политических, религиозных и других, а также – в ином ряду – центров региональных. Причем эти центры – в отличие, скажем, от Индии – не находились в состоянии «адаптивного симбиоза», когда религия легитимирует политику, а политика обеспечивает ей защиту и ресурсы. В Европе условия их взаимной адаптации были предметом борьбы, эти центры притязали на относительную автономию, поддерживая свои притязания и материальной силой, и престижем, которым они располагали (32).