Пресекаются ли на государственной границе, скажем, все торговые или культурные связи (вопрос, который мы уже затрагивали выше)? Как когда. Зиммель говорит о взаимовлиянии городов, но внутри государства. Однако товар – по самому смыслу товарности – есть нечто обмениваемое. Смысл действия товарообмена не соопределен политическим пространством, если берется в чистом виде. Размещение в пространстве товаровладельцев ничего не меняет в том, что обменивают они именно товары. При этом и величина пространства – хотя она учитывается здесь так же, как и в рассмотренных выше примерах, – не влияет на самый смысл товарности. Другое дело, если большое пространство имеет политическую определенность. Тут именно государственная граница может соопределить смысл товарообмена, например через введение таможенных правил или, напротив, через объявление зоны свободной торговли или демонстративное соблюдение нейтральности (характерен, например, политический статус портовых городов в Древнем мире, признаваемых в своем нейтральном торговом статусе крупными континентальными силами; см. об этом: (27). Точнее будет сказать, что смысл товарообмена остается неизменным в определенных пространственных пределах, хотя понятие о таких пределах, как представляется, не входит в этот смысл изначально. Однако представляется это только в искаженной перспективе, заданной нашим нынешним пониманием свободного рыночного товарообмена. В действительности же в истории такой товарообмен – это сравнительно поздний результат социальной эволюции. И, таким образом, «естественнее» было бы предположить (учитывая распространенность и временную продолжительность) как раз обратное, а именно, что товарообмен нередко отягощен какими-то дополнительными смыслами, среди которых мы находим и смысл политического пространства (28). Таким политическим пространством является и империя. Подробнее речь об этом пойдет в следующем разделе. А пока что зафиксируем применительно к товарообмену: не только империя есть политическое пространство, и не только этот смысл соположен товарообмену. Но если ему соположены какие-то смыслы, то тогда уже и этот. В такой перспективе и свободная торговля выглядит иначе, а именно как социально-эволюционное достижение, гарантированное, не в последнюю очередь, политическим членением больших пространств, в том числе и имперским (ниже мы подтвердим это еще раз, обращаясь к работам Уоллерстейна).

Сделаем еще одно небольшое историческое отступление. Мы не можем пойти сейчас путем перечисления всех реально существовавших империй, дабы затем абстрагировать их общие признаки. Ведь для того, чтобы отнести тот или иной исторический феномен к империи, нужно иметь предварительное понятие о ней. Но исторически это имя привязано к совершенно определенным феноменам.

Этимологические изыскания – слишком легкий хлеб для социолога. Упомянем только общеизвестное: что латинское Imperium происходит от глагола imperare (приказывать, господствовать) и означает повеления, власть, полномочия, а в римском праве – высшую распорядительную власть, включая военную, в пределах городских стен Рима ограниченную полномочиями других органов власти и политическими правами граждан, а вне этих стен совершенную. С этим сопряжено и понятие об Imperium как империи именно в смысле определенной области: Римского государства в доступной его экспансии сфере, в некоторые периоды понимаемой как весь ведомый мир: круг земель, orbis terrarum. После падения Западной Римской империи общее именование сохранила за собой Восточная. Но и помимо этого империя продолжала жить как идея и возродилась в Европе как Священная Римская империя германской нации. Позже мы встречаем это еще несколько раз в истории Европы, когда – с использованием все того же латинского корня (у французов, англичан и русских), а когда и без оного (у немцев). Граница во всех этих случаях была явственна как грань, отделявшая от других государств. И очень часто в имперскую идею была также вплетена мысль о безграничности, именно о круге земель, быть может, временно и неподвластных, но в принципе включаемых в сферу перспективной экспансии и в этом отношении до конца исчерпывающих ее. Граница, таким образом, присутствовала тут как способ организации пространства, оказывающегося не бес-качественным равномерным протяжением, но неким политическим смыслом. Право, афористически говорит Карл Шмитт (в книге о европейском праве народов), – это пространство закона, т.е. «единство порядка и локализации» (29). К понятию империи эта формула (с известными ограничениями) приложима в неменьшей степени. Но мы должны еще перевести ее на язык социологии.