Были только теплые ладони, проникающие под плотную ткань ветровки, скользящие по спине, вдоль позвоночника — вверх и обратно; были жаркие, требовательные поцелуи и головокружительный, одуряющий запах. Я растворялась в собственных, ранее неизвестных мне ощущениях, скользила руками по широким плечам, царапала спину ногтями через тонкую ткань футболки.

Где-то рядом вжикнула молния и моя ветровка полетела вниз. Горячая ладонь нырнула под футболку, огладила живот и, проникнув по лифчик, сжала грудь. Мое тело буквально прострелило удовольствием и, непроизвольно выгнувшись в спине, я застонала в голос. Теряясь в собственных ощущениях, я уже была готова окончательно раствориться в этом безумии, когда в последний момент расслышала насмешку в голосе:

— Строила из себя недотрогу, а сама наверняка течешь…

Я плохо помнила, что последовало за этими словами. Почувствовав себя так, словно на меня ведро помоев вылили, я практически впала в бешенство. В ушах зазвенело шипение Волкова и только тогда, очнувшись, я осознала, что все-таки расцарапала ему лицо. Смятение парня дало мне фору. Соскочив с комода, я подхватила с пола ветровку и рванула к двери, желая как можно скорее вырваться на свободу. Не успела я коснуться замка, как дверь распахнулась и на пороге показался отец Жени. Ничего не говоря, я проскочила мимо недоуменно уставившегося на нас мужчины и рванула к лестнице.

— Ненавижу, как же сильно я тебя ненавижу, чтоб у тебя стручок завял, — обезумив от слез и обиды, прокричала я, и побежала вниз.

17. Глава 16

Женя

Сука!

И чего меня на ней так клинит? Не бывает так, просто не бывает. Вижу ее и все — тормоза отказывают. Что в тебе такого, что я нихрена не могу перестать о тебе думать? Я же больной стал совсем. Не сказать, что раньше здоровый был, но сейчас крыша конкретно так подтекать стала.

«Ненавижу, ненавижу, ненавижу» — набатом стучало в голове.

Я сам не понял, как так вышло, меня на ней повело, как никогда раньше. Я вообще ничего подобного в жизни своей не испытывал, просто хотел ее, ее одну. Не осознавал, что творю, когда на глазах у полной, мать его, аудитории, схватил стервозину за волосы и впился в ее губы.

Она же меня провоцировала, дразнила, ходила по краю острого лезвия. Я не думал, даже представить себе не мог, что от одного поцелуя, от вкуса ее губ у меня перед глазами фейерверки взорвутся. Меня от желания распирало, рвало на части и будь мы одни, содрал бы с нее всю имеющуюся одежду и взял на месте.

Никогда со мной ничего подобного не было, никогда и никого я не хотел так, как хотел ее. Я же зверею, сатанею, можно сказать, стоит только ее увидеть. И не могу я это контролировать, не умею.

Остатки здравого смысла отчаянно кричат о том, что нужно прекращать. Но как? Я же не контролирую себя, когда ее вижу.

Это ненормально уже, клиника какая-то, что-то неизлечимое. Я же словно одержимый о ней думаю постоянно. Каждую минуту, каждую, сука, минуту она перед глазами и никого больше.

— И что это сейчас было? — меня из размышлений выдернул полный недовольства голос отца.

— Ничего, — отмахнувшись от него, словно он муха назойливая, я рванул к двери, наконец осознав, что она — стерва дерзкая — сбежала.

Я не помнил, как обувался, как выбегал из квартиры и сбегал по лестнице, напрочь игнорируя само существование лифта. Просто бежал в каком-то трансе, желая догнать ту, что только что расцарапала мне лицо. Ту, что еще пару минут назад я целовал в порыве почти маниакальной страсти.

Казалось, выбежал за ней следом, должен был догнать, остановить, но не успел, всего каких-то жалких секунд не хватило. На моих глазах ведьмочка забралась на свою развалюху и газанула с такой скоростью, что я охренел маленько. Морщился от взметнувшейся вверх пыли и выхлопных газов, ударивших в ноздри, и молча наблюдал за удалявшейся красной точкой.