– Бутылочки там, – кивает на круглую штуку на кухонной столешнице, пока усаживает Марселя в детский стульчик и пристегивает его ремнем.

– Внутри?

– Да, открывай, это стерилизатор, он холодный.

Снимаю крышку с бандуры, достаю одну из бутылочек. Так, ну все не так сложно. Поворачиваюсь к Мише, продемонстрировать добычу, и она выскальзывает у меня из рук. Прокатывается по полу и останавливается возле холодильника.

– Ой, – поднимаю ее с пола и быстро ополаскиваю под струей воды. Ставлю на стол, пока пальцы снова не подвели, и поднимаю взгляд на мужа. – Что теперь?

– Теперь нужно взять другую бутылочку, – спокойно произносит Миша, все еще увлеченный пристегиванием сына, болтающего ногами с ожесточенной амплитудой.

– Зачем? Я хорошо помыла.

– Как бы ты не помыла, на ней теперь опасные бактерии. В стерилизаторе должна быть еще одна.

Закатываю глаза, но послушно достаю другую бутылочку. Опасные бактерии, опасные бактерии… разве ребенку не вредно жить в абсолютно стерильной среде? Как у него иммунитет будет вырабатываться с таким подходом?

– Смесь на верхней полке, – дает дальнейшие указания Миша.

Я открываю один шкафчик, второй, кажется, он брал ее вчера где-то здесь. Но в упор не вижу никакой банки!

– Тут, – раздается возле макушки.

Мужская рука тянется к дверце, которую я уже открывала, и достает синюю металлическую коробку. Я же там смотрела!

– Отмерь три ложки, я подогрею воду, – и нет в этих словах никакого подтекста, флирта или уловки, но сказанные приглушенно мне в затылок – вызывают мурашки. Миша опускает руку, задевает запястьем мое голое предплечье и делает полшага назад.

Но тепло его тела уже просочилось мне под кожу. Я ощущаю большого надежного мужчину позади себя каждой клеточкой, каждым волоском, что приподнялись на коже. И это странно, но напряжение, сковавшее меня при пробуждении, раздражение, страх – всё испаряется под действием этого согревающего тепла. Неосознанно, задолго до того, как осознаю, я отклоняюсь назад и ложусь в крепкие объятия мужчины, способного одним только безмолвным присутствием облегчить мое существование.

Он не делает попыток отстраниться, не прижимает меня с силой к себе. Просто стоит и позволяет моей спине покоиться на его груди, а голове устроиться на мягком вороте безобразного свитера. Я ловлю себя на короткой мысли: есть ли у него другие свитера, или этот – его самый-самый любимый, потому что ни разу еще не видела его в другом и это странно... Но потом его подбородок опускается мне на макушку, а одна рука все-таки ложится на талию в робком собственническом жесте.

И я забываю о чертовом свитере.

Прикрываю глаза и на секунду позволяю себе быть слабой, беззащитной и просящей об этой незримой поддержке. Всего на секунду, потому что ровно столько отмеряют часы, пока кухня не наполняется детским визгом и громким стуком. Мы с Мишей отлипаем друг от друга и поворачиваемся на звук.

Марсель бьет ладошкой по пластиковому столику и весьма недвусмысленно выражает свое недовольство.

— Голодный, — объясняет Миша и так очевидную причину бунтарства мелкого чертёнка. — Одень ему пока слюнявчик, — подталкивает меня рукой в поясницу. — На подоконнике лежит.

Я делаю пару шагов к сыну, стягиваю кусок клеенки с завязками с подоконника и, пока на меня таращатся две зеленые бусинки, завязываю ее вокруг его шеи.

— Ай! — одергиваю руку. — Он меня укусил! — с ужасом поворачиваюсь к Мише и демонстрирую четыре кривых отпечатка на руке.

— Зубы режутся, — со смешком выдает муж.

Марсель отчего-то тоже становится очень веселым: широко улыбается, демонстрируя те самые острые зубы, след которых красуется на моей коже, гогочет, вскидывая пухлые ручонки вверх. Ему просто нужна моя кровь. Вампирюга!