Мост еще раз качнулся. Ограждение с ее стороны переломилось и полетело вниз, рассыпая по воздуху щепки и налипшие еловые иголки. Заверещав от ужаса, Энди бросилась через пассажирское сидение, открыла дверь и выбралась из салона.

Деревянные бревна ходили ходуном, с каждой секундой все больше проседали вниз. Еще минута, максимум две, и мост рухнет, похоронит ее навсегда на дне ущелья.

Во второй раз в жизни Энди обуяла яростная жажда жизни. Животный инстинкт, примитивный позыв к спасению. Она хотела броситься вперед – перейти на противоположную сторону, – но прямо перед ней треснуло дощатое перекрытие, отрезая путь.

Оставалось только одно. Энди развернулась и побежала назад. Туда, откуда приехала. Ноги скользили на пропитавшихся насквозь водой досках, она падала, поднималась на карачки, ползла, перебирала руками.

Оставалось около метра, когда мост издал протяжный скрип и треск, и провалился. Машина покатилась вниз, туда же полетели отломленные доски. В последней попытке спастись Энди вцепилась руками в доску, приколоченную к вкопанным в землю бревнам, на которых держалась вся конструкция. В пальцы впились сразу тысячи заноз. Ее не хватит надолго.

– Помогите! Кто-нибудь!

***

С утра раскалывалась голова. Опять снилась мать. В тысячный раз перерезала сонную артерию стеклянной “розочкой”, и потоки крови, в который Сара захлебывалась, пытаясь выплыть. Но сегодня сон имел продолжение – она видела руку отца, цеплялась за нее, но постоянно соскальзывала.

Позавчера было уже поздно, когда она приехала в незнакомый поселок, очень похожий на тот, про который рассказывала мать, когда возвращалась в состояние трезво мыслить и даже относиться к дочери с нежностью. Сара устала с дороги, пришлось оставить машину в кустах на противоположной стороне моста, чтобы не привлекать внимание того, за кем она следовала, стараясь не потерять из вида.

Внимание отца.

Найти дом, в котором жила мать, труда не составило – номер тринадцать впечатался в память. Ее день рождения. На первом этаже не нашлось ничего, кроме огромной комнаты с встроенной кухней и размокших из-за влажности картонных коробок, в которые напихали бумаги, фотографии в старых поломанных рамках… Видимо, последние жильцы решили собрать весь хлам предыдущих хозяев и думали, что кто-то решится его вывезти, но желающих не нашлось. Воспоминания гнили здесь, в одиночестве, разлагались на молекулы, превращались в пыль.

В одной из коробок нашлась фотография улыбающейся девочки рядом с новогодней елкой. Голубое платье с рюшами по низу подола, рукава-фонарики. Она прижимала к себе тряпичную куклу – совсем как ту, что подарила мама на пятый день рождения – и беззвучно смеялась.

На глаза навернулись слезы. Сара опустилась на пол, прижала фотографию в перекошенной рамке к себе и заплакала. Она узнала маму. Она любила ее, несмотря ни на что.

Это же мама!

Она, наверное, задремала. Проснулась утром на кровати в одной из комнат второго этажа. Она не помнила, как поднималась сюда. Мелькнула мысль, что, может быть, это отец нашел ее и отнес наверх, но девушка быстро отогнала непрошенные фантазии. В ее жизни не было место сказкам никогда и неоткуда взяться теперь.

Тоненькая куртка почти не защищала от ветра, и Сара съежилась, втянула голову в плечи и мелко дрожала. Она хотела найти отца, рассказать все и… Дальше была пустота. Не хотелось тешить себя напрасными надеждами на счастливое воссоединение. Но и откровенно дрянного исхода событий девушка не ждала. Она всю жизнь жила без него. Обойдется без него и дальше.