– Мы не знали, что ждать от нее. Говорят, что они способны взрываться и сжигать предметы, и даже людей… Конечно, я вспомнил все эти разговоры, только когда она уже летала по нашей гостиной. И в какой-то момент она оказалась совсем близко к моему лицу. И… Дориан, вот тогда я понял, что сейчас умру. Видимо, это был момент между жизнью и смертью. Точка, в которой рано или поздно оказывается любой смертный человек.

Я нащупал его руку и крепко сжал. Ладонь его казалась ледяной. Валентайн повернулся на бок и посмотрел мне в глаза. В грозовых всполохах его белый глаз в окружении росчерка шрамов казался нечеловеческим.

– Шаровая молния зависла в воздухе передо мной, и я понял, что это конец. Губы онемели, я забыл все молитвы, которые знал. Мне казалось, что я ощущаю на себе чей-то потусторонний взгляд. А потом она бросилась на меня. Ударила меня в лицо. Ох, если вы когда-то испытывали на себе эксперименты нашего дорогого друга Сида Уоррена – я надеюсь, что нет! – то это и вполовину не так жутко, как ощущение чистого электричества, раздирающего тебя изнутри. Она прошла сквозь мою голову, вышла через затылок и… уплыла в окно. Гроза прекратилась, а я лишился чувств и пришел в себя только через пару суток. И первым, что увидел над собой, был коллоквиум священников-экзорцистов, норовивших изгнать из меня дьявола. Особенно когда я открыл глаза. Я уже был… – Он провел пальцами по шраму. – Такой. С тех пор мне кажется, что от меня откусили какую-то важную часть. Зато круг общения сразу расширился.

– Вы сразу поняли, что видите теперь мертвых?

– Нет, что вы. Я просто играл с детьми. Пока не имел глупость рассказать деду об одном таком ребенке, который искал маму. Дед покачал головой и привел меня на кладбище. Показал надгробный камень с именем моего приятеля. И участливо уточнил, не надо ли снова позвать его товарищей-экзорцистов. Вот тогда я и понял, что попал.

Я улыбнулся.

– Я рад, что это произошло.

– Что меня едва не убило молнией? – Валентайн так удивился, что даже перестал дрожать.

Гроза пошла на убыль. Грома уже почти не было слышно, да и всполохи за окном становились все реже. Только мерно барабанил по стеклу дождь.

– Что вы начали видеть призраков, и это в конце концов привело вас к встрече со мной, – ответил я. – Надеюсь, вы не жалеете.

Валентайн прикрыл глаза ладонью.

– Знаете, друг мой, если размышлять в таком ключе… Знай я, что шаровая молния позволит мне встретить такого человека, как вы, – я бы начал бегать за ней по комнате, вздумай она проигнорировать мое существование. Ни о чем не жалею.

– Я рад.

Он улыбнулся. Уже не через боль, заметил я, и предложил:

– Мне кажется, вам стоит попробовать поспать.

– Я же что-то хотел вам рассказать, – прикрыв глаза, пробормотал он. – Я пришел с какой-то мыслью, а теперь она улетучилась. Про этот дом… Придется завтра ее ловить.

– Обязательно поймаем, – заверил я.

Дождавшись, пока он задремлет – нервическим, болезненным сном, – я осторожно, чтобы не помешать, выбрался из постели и перебрался в кресло. Сон окончательно покинул меня.

Я рассеянно поднял со столика забытый Валентайном днем томик Китса и открыл его наугад.

«Уйти во тьму, угаснуть без остатка, не знать о том, чего не знаешь ты…»

Мысль, нервная и заполошная, как ночная бабочка, залетевшая на свет, мелькнула – и исчезла. Дом… Что-то связанное с домом, подумалось и мне, но я не мог зацепиться за мысль.

Я перечитывал «Оду соловью» под мерный шум дождя и постоянно возвращался глазами к строчкам. «Уйти во тьму, угаснуть без остатка».