– Не хочу, – прохрипела я, удивляясь, откуда в моем горле взялся песок.

– Если тебя кто-то обидел...

Я молча поднялась на ноги и удрала к повозке. Рассказывать кому-либо о своем прошлом я совсем-совсем не хотела. Тем более, что это не мое прошлое. Что это за фокусы вообще? Девочка из этого видения давным-давно умерла, погибла, так и не узнав, что такое жизнь. Это чужие воспоминания, чужая жизнь, чужой страх.

Нет, страх все-таки мой.

Павлик быстро догнал меня и помог забраться в коляску. Я сразу же бросилась к заплаканной Оливии. Прости меня, девочка, я не хотела тебя пугать. Погладила белокурую головку и спрятала нос в мягких кудряшках, стараясь не смотреть на мрачного, как предгрозовое небо, Афиногена и не прислушиваться к недовольному сопению за моей спиной.

– Он не отстанет, – сообщил Генка и с видом знатока добавил:

– Советую придумать, что ты будешь ему объяснять.

Я неопределенно кивнула. Да, Эро как клещ. Это всем известно. Но вот откуда ангел-хранитель – не мой ангел-хранитель, попрошу заметить – знает о том, что и почему я не могу рассказать сыщику.

Неожиданно и проблемы моей лавки, и все неприятные мысли по поводу предстоящего путешествия, и сплетни а Ивске вокруг моего имени, и даже запах незнакомого волка в окрестностях Призрачного замка – все отступило на второй план перед пугающей тенью разоблачения.

Оливка успокоилась очень быстро и уснула, напившись Зойкиного молока, а я не стала пересаживаться вперед к Эро. Я сидела в полумраке повозки, и в голову не лезло ни одной толковой мысли о том, что сказать Павлику, когда он снова спросит, кто меня обидел.

Обидел... Что такое вообще, эта обида? Наверное, когда родители в ночь Разделения миров подарили не фарфоровую куклу, о которой ты так мечтала, а учебник по общей магии. Или когда твоя подружка уводит твоего парня. Или когда на празднике тебе не хватило торта, например, тоже обидно.

Когда твое тело ломают и жгут, растягивают мышцы, тонкими лезвиями надрезают кожу, когда твою душу уродуют, тогда твое сердце разрывается на части. Не от обиды, нет. От злости и ненависти.

– Если тебя кто-то обидел, – сказал он.

Что тогда? Мстить некому, обидчик мертв. И жертва мертва.

Шрамы, оставленные ненавистью на сердце, не заживают со временем. Они все так же болят. И не важно, сколько минуло дней или лет. Они болят так, словно все случилось вчера.

Мы не разговаривали целый день, пока не пришло время устраиваться на ночевку, да и тогда едва обмолвились парой слов. Все-таки и ангелы-хранители могут ошибаться. Павлик тактично меня не трогал: наверное, понял, что бесполезно пытаться добиться от меня ответа.

Оливка, наигравшись, уснула прямо во время еды. Я устроила ее в корзинке и расположилась рядом, предусмотрительно расстелив одеяла своего спутника с другой стороны костра, закрыла глаза и попыталась уснуть.

И примерно через минуту услышала:

– Расскажешь сама или заставишь меня землю рыть?

Чтоб тебя разорвало! Сделать вид, что я сплю, или сразу отправить его подальше?

– Соня…

Самый упертый из всех известных мне людей, честное слово.

– Если ты устала и не хочешь об этом говорить…

– Я никогда не хочу об этом говорить, Пауль. Никогда. Поэтому, пожалуйста, просто не лезь.

Я повернулась спиной к огню и зажмурилась, надеясь на то, что у Эро хватит совести и такта…

– Ты очень красивая девушка, – спустя минуту сообщил совершенно нетактичный и бессовестный Павлик и зашелестел своим одеялом.

– И мне не надо быть сыщиком, чтобы догадаться, что произошло… Но, Соня… Ты же сегодня… Ты что же, меня боишься?