Чудо сошествия Богородицы во ад подсвечивает сюжетное действие этого финального эпизода. По мере того как Мария Волконская уходит все далее и глубже в подземную бездну рудника, отовсюду бегут ей навстречу «мрачные дети тюрьмы», «дивясь небывалому чуду». Души грешников, обитающих в этом адском месте, ощущают на мгновение святую тишину, благодатное облегчение:

И тихого ангела Бог ниспослал
В подземные копи – в мгновенье
И говор, и грохот работ замолчал
И замерло словно движенье…

И вот среди грешников находится тот, кто достоин прощения и искупления:

Но кроток был он, как избравший его
Орудьем Своим Искупитель.

Великая страдалица явлением своим в «пропасти земли», состраданием своим как бы открывает грешникам путь к спасению.

Таким образом, в творчестве Некрасова 1850-х – начала 1870-х годов возникло два типа поэмы: первый – эпические произведения из жизни крестьянства, второй – историко-героические поэмы о судьбах народолюбивой интеллигенции. Синтез двух жанровых разновидностей Некрасов попытался осуществить в поэме-эпопее «Кому на Руси жить хорошо».

Ю. Лебедев

Поэмы[1]


Саша[2]

1


Словно как мать над сыновней могилой,
Стонет кулик над равниной унылой,
Пахарь ли песню вдали запоет —
Долгая песня за сердце берет;
Лес ли начнется – сосна да осина…
Невесела ты, родная картина!
Что же молчит мой озлобленный ум[3]?…
Сладок мне леса знакомого шум,
Любо мне видеть знакомую ниву —
Дам же я волю благому порыву
И на родимую землю мою
Все накипевшие слезы пролью!
Злобою сердце питаться устало —
Много в ней правды, да радости мало;
Спящих в могилах виновных теней[4]
Не разбужу я враждою моей.
Родина-мать! я душою смирился,
Любящим сыном к тебе воротился,
Сколько б на нивах бесплодных твоих
Даром ни сгинуло сил молодых,
Сколько бы ранней тоски и печали
Вечные бури твои ни нагнали
На боязливую душу мою —
Я побежден пред тобою стою!
Силу сломили могучие страсти,
Гордую волю погнули напасти,
И про убитую Музу мою
Я похоронные песни пою.
Перед тобою мне плакать не стыдно,
Ласку твою мне принять не обидно —
Дай мне отраду объятий родных,
Дай мне забвенье страданий моих!
Жизнью измят я… и скоро я сгину…
Мать не враждебна и к блудному сыну[5]:
Только что ей я объятья раскрыл —
Хлынули слезы, прибавилось сил.
Чудо свершилось: убогая нива
Вдруг просветлела, пышна и красива,
Ласковей машет вершинами лес,
Солнце приветливей смотрит с небес.
Весело въехал я в дом тот угрюмый,
Что, осенив сокрушительной думой,
Некогда стих мне суровый внушил[6]
Как он печален, запущен и хил!
Скучно в нем будет. Нет, лучше поеду,
Благо не поздно, теперь же к соседу
И поселюсь среди мирной семьи.
Славные люди – соседи мои,
Славные люди! Радушье их честно,
Лесть им противна, а спесь неизвестна.
Как-то они доживают свой век?
Он уже дряхлый, седой человек,
Да и старушка не многим моложе.
Весело будет увидеть мне тоже
Сашу, их дочь… Недалёко их дом.
Всё ли застану по-прежнему в нем?

2

Добрые люди, спокойно вы жили,
Милую дочь свою нежно любили.
Дико росла, как цветок полевой,
Смуглая Саша в деревне степной.
Всем окружив ее тихое детство,
Что позволяли убогие средства,
Только развить воспитаньем, увы! —
Эту головку не думали вы.
Книги ребенку – напрасная мука,
Ум деревенский пугает наука;
Но сохраняется дольше в глуши
Первоначальная ясность души,
Рдеет румянец и ярче и краше…
Мило и молодо дитятко ваше, —
Бегает живо, горит, как алмаз,
Черный и влажный смеющийся глаз,
Щеки румяны, и полны, и смуглы,
Брови так тонки, а плечи так круглы!
Саша не знает забот и страстей,
А уж шестнадцать исполнилось ей…
Выспится Саша, поднимется рано,