Работать с Питером было все равно что засовывать голову в пасть льва – волнующе и небезопасно. В нем было много пугающего: он был на целый фут выше меня, у него случались внезапные перепады настроения. Несмотря на свое канадское происхождение, он все-таки был заслуженной американской звездой. Если он на кого-то кричал – провинившийся в буквальном смысле был готов провалиться сквозь землю. Мне кажется, ему нравилось ставить меня в неловкое положение, особенно в присутствии как можно большего числа людей. Однажды его ассистентка сказала, что Питеру нужно кое-что со мной обсудить. Когда я подошел, он взглянул на меня снизу вверх, взглянул еще раз, и не сводя глаз с моего клетчатого пиджака, спросил: «Ты ведь не собираешься показываться в этом на телевидении, правда?» Все засмеялись, и мне было очень неловко. Я залился краской и пробормотал, что, разумеется, нет. Сразу после этого пиджак можно было сжечь.

Но полем для самых кровопролитных битв были наши тексты, тексты всех корреспондентов. Питер был скрупулезным и вспыльчивым редактором, он часто менял их в самый последний момент, заставляя корреспондентов лихорадочно метаться, когда до эфира оставались считаные минуты. Даже когда он делал замечания скорее огорченным, чем раздраженным тоном, я понимал, что он наслаждается своим положением. У него был набор правил, которые каждый корреспондент приучался соблюдать после этапа унижений: не начинать предложение с «но», не говорить «как», если его можно заменить на «например», и никогда не использовать фразу «тем временем».

Но я ни в коем случае не хочу сказать, что правила Питера были самодурством. Поработав с ним некоторое время, я понял, что он просто очень внимательно делал свою работу. Он считал, что находится на привилегированной позиции, обладает священным доверием публики и защищает демократию. Как прирожденный диссидент, он ожидал от нас агрессивного поведения в отношении власти. Это относилось и к нашему начальству, кроме, конечно, его самого. В самом начале нашей совместной работы я предложил ему сюжет о лечении умственно больных заключенных. Питер сам помог мне доработать его и пустил в центральной части эфира. Затем он дал мне новые задания для расследования, среди которых были изнасилования в тюрьмах и травля консерваторов в кампусах американских колледжей. Я чувствовал себя под крылом великолепного, но свирепого и непредсказуемого дракона.

Очень часто вдохновляющие черты Питера было сложно заметить за его темпераментом, особенно в считаные минуты до эфира, когда начиналась бешеная борьба с репортерами. Он настаивал на том, что самостоятельно должен проверять тексты. Иногда такая проверка означала полное перекраивание всего материала безо всякой веской на то причины. Иногда отдельные части вырывались из нашего материала и попадали в тексты Питера. Корреспонденты (некоторые все-таки снисходили до разговора со мной) часто жаловались, что чувствуют себя так, словно по ним прошелся ураган «Питер». Уровень критики мы связывали с его настроением, либо с личным отношением к тебе в данную минуту. Он был, по нашему общему, мнению взрывоопасной смесью прирожденного таланта и разрушительной неустойчивости. Только однажды я получил от него текст без отметок красной ручкой, и я сохранил его.

Я мог долго пребывать в потрясении от своего взлета на уровень АВС, но так можно было упустить полученную возможность. Я быстро пережил фазу «смотрите, смотрите, меня пропускает охрана» и сосредоточился на изучении внутреннего климата. Здесь почти все соперничали друг с другом – и подразделения, и ведущие, и руководители. Приближаться к какой-либо группировке было рискованно.