Олеся возвращается бледная, потерянная, тихая. Садится рядом, пристёгивается, извиняется, что задержалась, а у самой глаза опухшие, нос покраснел. Плакала.

— Расскажешь, что стряслось, Лесь? — участливо спрашиваю я, выезжая на трассу. Она шмыгает носом, зачем-то накручивая вокруг горла шарф. В салоне тепло, сиденья обогреваются. Замерзнуть нереально.

— Все нормально. Ухудшений нет, — трясет головой, стягивая шарф обратно. — Просто я понимаю, что она может в любой момент уйти. В таком возрасте врачи ничего не могут гарантировать.

— Малыш, врачи в любом возрасте не могут дать стопроцентной гарантии, — сухо произношу я, непроизвольно сжимая пальцы на руле. — У меня вчера девочка умерла, тебя на три года старше. Поступила к нам с последней стадией, метастазы по всему телу. Замужем не была, детей нет, жизни не видела. Вот это страшно.

— Прости, я… — выдыхает Леся, резко поворачивая голову и шокировано глядя на меня. — Ты говорил… Я помнила, но не спросила… — сбивчиво бормочет она, протягивая руку и гладя меня по щеке.

— Успокойся, малыш. От подобных исходов никто не застрахован. Я хочу сказать, что Адушке твоей повезло дожить до таких лет в своем уме и здравой памяти. Старость — привилегия для избранных.

— Ты прав, — тихо отзывается Леся, ее пальцы исчезают с моего лица, и она глубоко задумывается о чем-то своем.

Я не лезу с вопросами. Иногда мы все нуждаемся в личном пространстве, в паре минут тишины наедине с собой. Мне с Веснушкой даже молчать комфортно — пронзает внезапная мысль, гулко отдаваясь ударом в сердце. В самом начале отношений я был уверен, что мы и месяца не протянем. Прошло восемь, а кажется, что несколько недель. Олеся меня не раздражает, как было с другими, я терплю многочисленные косяки и глупые выходки, бардак в квартире и ее постоянные исчезновения. Она принесла в мою жизнь хаос, но мне с ней хорошо. По-настоящему хорошо. Вчера, когда Леся гнала меня к соседке, а потом заикнулась, что сама хочет уйти, я дико взбесился. Сам от себя такого не ожидал и только потом понял, что это был страх. Банальный страх потерять то, к чему привык…

Или дело совсем в другом, а не в банальном страхе и привычке?

Что, если все гораздо серьёзнее и глубже, чем мне кажется?

Именно этим вопросом я задался, когда смотрел на Веснушку из зала, именно этот вопрос мучает меня сейчас.

— Олесь, — зову ее глухим незнакомым голосом. Сердце пропускает удар, встретив вопросительный рассеянный взгляд. — Меня в мае переводят в питерский онкологический центр. Поедешь со мной?

— Ты уверен, что хочешь этого? — после непродолжительной паузы тихо спрашивает Веснушка. — Сейчас конец февраля. Многое может измениться.

— Что, например? — прищурившись, уточняю я.

— Ты можешь передумать, — Олеся нервно передергивает плечами, отводя взгляд. — Саш, давай не будем забегать вперед.

А вот теперь я откровенно охереваю. Она меня тактично послала сейчас? Давай не будем забегать вперед… Это равнозначно — мне нужно подумать. А как правило, женщина хочет подумать, если не уверена в том, что ей это действительно нужно. Неожиданно, бл*ь. Я на другой ответ рассчитывал.

— Саш, не злись, пожалуйста. Мне нужно подумать.

Пи*дец. Что и требовалось доказать. Сжав челюсть, прибавляю скорость и иду на обгон ползущей передо мной Тойоты, и, резко выкрутив руль, чудом избегаю лобового столкновения с несущимся навстречу Логаном.

— Ты больной? — взвизгнув от страха, кричит на меня Веснушка. Я съезжаю к обочине и торможу. Не заглушив двигатель, выхожу из машины и закуриваю сигарету. Олеся выскакивает следом, со всей дурит лупит меня по спине. — Псих! Ненормальный! Ты чуть нас не угробил! Врач хренов. Как тебе вообще допуск дали людей оперировать? А если тебя во время операции переклинит?