— Нет. — С чувством гремлю эмалированным чайником по чугунной решетке двухкомфорочной плиты. — Хорошо, что у меня было отложено. — Достаю большую глубокую тарелку и высыпаю в нее половину пачки овсяных хлопьев быстрого приготовления. — Хватит на квартплату, аренду и сможем купить продуктов на неделю. Но в «Прайд» не пойду. 

Я всегда тщательно выбираю бары или клубы, где мы «работаем». Вечер или два наблюдаю за посетителями, и в «Прайде» частыми гостями были волки. Не нужно слышать их запах, достаточно быть внимательной: высокие, сильные, громкие, наглые, собой занимают все пространство — их всегда много. А встречаться лицом к лицу с волками нашего города — такого пункта в списке моих желаний нет. Пока нет. Я не готова. 

— Это та двадцатка, что лежала в кармане твоей толстовки? 

— Да, — отвечаю и застываю с ложкой в руках. — Вика, что значит «лежала»?! 

— Это значит, что больше там не лежит. Молочка достать? — Вика беззаботно открывает дверку холодильника и наклоняется к нижним полкам. — Нужно было оплатить хотя бы треть, чтобы за мной забронировали дату в клинике. 

Казалось, что пар из ушей валит ничем не хуже, чем из носика старого чайника, что, кипя, подпрыгивал. 

Лицо обдает горячей волной, так давно забытой — жаром обращения, но, к моему разочарованию, жар сразу же исчезает. Пальцы слабо потрясывает и больше ничто не напоминает, что еще лет пять назад я спокойно перекидывалась в волчицу. Злость и секундное проявление зверя отобрало много сил, словно и не было десятичасового сна. 

— Яночка, — в ход идет лесть, — обещаю, один-единственный раз. И мы даже сможем сменить город. 

— Нет, — заливаю кипятком свой завтрак, а на поверхности плывут одинокие жиринки сливочного масла. Соскребаю остатки с бумажной упаковки и аккуратно снимаю о край тарелки. 

Я сменю город лишь в одном случае, когда узнаю о судьбе своего отца, мне нужно знать точно, что произошло. Но с каждым днем силы уходят: волчица отзывается неохотно, слух, зрение, обоняние и физическая сила покидают, уходят по капле. 

— Все же у тебя глисты, — констатирует Вика в очередной раз. — Разве девушка твоего телосложения может столько съесть?

— Не меняй тему. — Рядом с тарелкой каши ставлю кружку сладкого-сладкого чая. — В «Прайд» я ни ногой. Остальную сумму на операцию найди сама. Возьми кредит, попроси у Стаса, выкручивайся. Сегодня можешь остаться на ночь, а завтра ищи жилье. Да, и я буду искать, — произношу, не отрываясь от тарелки. 

— Можно продать твою «Хонду». 

— Вик, ты охренела? — Смотрю на нее, не веря своим ушах. — Ты потратила наши деньги, стащила мою заначку, фактически оставила нас без жилья и средств к существованию, а теперь просишь, чтобы я продала мотоцикл, и все это ради твоего каприза?! 

В глазах собеседницы мелькает озабоченность, но лишь на мгновение, и Вика идет в нападение. 

— Да где бы ты сейчас была?! В колонии для малолетних, нет — в психушке. Кто бы еще стал терпеть твои ночные бормотания и крики да слушать басни о самом лучше отце, что ушел и не вернулся, о свихнувшейся матери, что тебя выгнала, узнав, что ты оборотень?! Признайся уже, что ты брошенный ребенок, у которого, как и многих из нас, кто вырос на улице, родители беспробудные забулдыги или торчки, плюющие на своих детей. Выдумала сказочку… И кто еще из нас дура? А, Ян? 

— Да иди ты. Я достаточно тебе отплатила за свое спасение. Пять лет ты живешь за мой счет, сколько ты получала? Десять процентов от заказа, двадцать? И скольких тебе нужно развести за вечер, чтобы хватило на новые сиськи? Правильно, хорошенько поработать три-четыре месяца.