– То есть, тебе необходимо было, чтобы он сначала тебе этот букет в задницу засунул, как и обещал? Начинаю узнавать тебя с новой стороны.

– Да причем тут это? Ты не мог, что ли, в ногу ему выстрелить? Убивать-то зачем?

Елена, словно вынырнув из какого-то вязкого постороннего сна, рухнула на колени рядом с лежащим навзничь человеком.

– Егор! – она прикоснулась к окаменевшему затылку лежащего и в ужасе, отдернув руку, всхлипнула, еле сдерживая рвущийся наружу крик.

– Укатали Егорку крутые горки, – усмехнулся Вадим.

Елена в ужасе вытаращилась на него, не в состоянии поверить, что видит и слышит происходящее наяву.

– Вадим… – еле выговорила она. – Что с тобой?

– Где? – он оглядел себя с ног до пояса, преувеличенно согнувшись вперед. – А, это? – отряхнул какую-то паутину, налипшую на штаны около бедра. – Так это из-за него, гниды, – он разбежался и пнул убитого в бок, колыхнув тело, – пришлось в кладовке прятаться.

– Что с тобой случилось? Ты кто? – она держала руку около рта, не давая зубам начать трястись в панике. – Ты – другой человек. Ты не человек!

– А вот это точность, достойная лучшего применения. Но, как с любым открытием, сделанным пост фактум, делать тебе с этой информацией нечего, – ухмыльнулся тот.

– Ты чего наделал, Вадим? – влез Кантелевский. – Нам конец. Ты это понимаешь?

– Заткнись болван. Тут важна перспектива. Откуда смотреть. Это не конец. Это начало.

– Мы не вытянем, идиот! Это не наш уровень!

– Был не наш, стал наш. Перспективы роста на лицо. И на животе, – он, еще раз радостно улыбаясь, пнул лежащего.

Кантелевский, тряся головой и продолжая не верить своим глазам, сел на пол рядом с убитым.

– Нам нужно было подпитаться к его терминалу – незаметно! Усыпить, оглушить, ограбить, но не убивать, ты, кретин!

– Я решил немного переиграть сценарий. Надоело быть на побегушках. Пришло время достать свою ложку – чтобы для себя зачерпывать. А не для дяди.

– Вадим, это не ты! – закричала Елена. – В тебя словно другого человека вселили.

– Не, – помотал он головой. – Выселили. Не могу больше притворяться. Спасибо тебе.

– При чем тут я?

– Тобой были насыщены все прошедшие годы. Не могу больше. Вот ни капельки не могу. Знаю, что лучше для дела потерпеть тебя ещё, но не могу. Тошнит от тебя. Рвет. Всё.

– Это какой-то дурной сон, – Елена рукой ощупала себе лицо, пытаясь обрести связь с реальностью. – Чем я тебя обидела? Почему ты так говоришь?

– Чем обидела? Да всем! Ты не только улыбаешься, жрешь и говоришь противно, ты даже сопишь противно, когда спишь. Ненавижу медвежонка!

Елена тупо смотрела на распростертое перед ней тело, пытаясь осмыслить услышанное.

– Пол-шкалы, – прокомментировал Кантелевский, вглядываясь в сероватый кристалл, висящий у него на шее, который он, как и Вадим, в своё время приобрел на отдыхе, в Коктебеле.

– О чем я и говорю, – горько усмехнулся Вадим. – Эмоциональное бревно. Впрочем, как и в сексе. Ой, ой… – спародировал он её самые сокровенные всхлипы, сопровождая это клоунской мимикой, – это же надо такой калошей быть! В тухлую дыню член приятнее засовывать, чем в тебя. Кашей какой-то всё время пахнешь. Кашу из-за тебя возненавидел. Любил же раньше кашу. А теперь терпеть не могу. Удружила.

У Елены от горькой, не подающейся никакой логике обиды ручьем пошли слезы.

– Пободрее, – покивал Кантелевский. – Это уже на что-то похоже, хотя и отстой, конечно.

Она зарыдала тем тягучим, нутряным ревом, который позволяет полностью отгородиться от действительности слезами. Постепенно душащий ком в горле начал спадать, и сквозь пелену воды, льющийся из глаз, она скорее ощутила, чем увидела наручники, захлопнувшиеся на её запястьях.