– Не будь глупенькой, Куинни, – сказала Бренда с нежностью. – Не будь такой глупенькой девочкой. Ты же знаешь, раз я здесь, никто тебя не тронет.

При этих словах Бёрден слегка обиделся.

– Там на крыльце у тебя лежит куриная печенка.

Кошка развернулась и убежала в ту же дверь, в которую вошла. Бренда направилась следом за кошкой.

Вчера Бёрден так и не переступил этот порог. Коридор привел их в гостиную, смежную с оранжереей. В оранжерее, залитой солнцем, царило настоящее лето. Накануне он лишь ненадолго заглянул сюда. Днем все здесь выглядело по-другому. Инспектор увидел, что оранжерея представляет собой отдельную стеклянную пристройку классической “тепличной” архитектуры под двускатной крышей. Она далеко выступала на мощеную площадку, откуда Бёрден утром озирал сады и лужайки Танкред-Хауса и далекие верхушки леса.

Сейчас сильнее ощущался плотный сладкий запах гиацинтов. Нарциссы, раскрывшись на солнце, показывали свои оранжевые венчики. В плотном, сыром и теплом, почти осязаемом воздухе висела смесь тонких ароматов. Будто в джунглях, какими Бёрден мог бы их представить.

– Она не разрешала мне заводить животных, – неожиданно сказала Бренда.

– Не понял?

– Давина. Хотя для нее не было разницы между нами, и все были равны – то есть, она так говорила, – она не разрешила мне заводить животных. Я хотела собаку. А она сказала мне: “Заведи хомячка, Бренда! Или попугая”. Но мне такое никогда не нравилось. Это жестоко – держать птиц в клетках, вы не находите?

– Лично я бы не стал, – ответил Бёрден.

– Бог знает, что теперь с нами будет. У нас с Кеном нет другого дома. При нынешних ценах на жилье у нас нет никакой возможности… Ладно, это шутка, так? Давина сказала, что этот дом всегда будет нашим, но ведь, что ни говори, это, в конце концов, лишь половина небольшого коттеджа, верно? – Наклонившись, Бренда подняла с пола сухой лист. Ее лицо стало задумчивым и немного грустным. – Это не так просто – взять и начать новую жизнь. Я знаю, что выгляжу моложе своих лет – все говорят мне, – но, как ни верти, в конце концов, никто из нас не молодеет, верно?

– Вы собирались поделиться со мной мыслями о том, что здесь произошло вчера вечером.

Она вздохнула.

– Что произошло? А что обычно происходит в таких ужасных случаях? Это ведь не первый, верно? Они вошли, поднялись наверх. Слышали о кольцах, может быть, знали о жемчуге. Про Давину же постоянно пишут в газетах. Так что любому было ясно, что здесь водятся деньги. Харви услышал их и пошел наверх, чтобы застичь, но они спустились и застрелили его. А потом пришлось застрелить остальных, чтобы никто ничего не мог рассказать – рассказать, как они выглядели, я имею в виду.

– Это возможно.

– А как еще? – спросила Бренда не допускающим сомнений тоном. И вдруг без перехода, к удивлению Бёрдена, заявила: – Теперь я смогу завести собаку. Так с нами будет или эдак, теперь мне никто не запретит, верно?

Бёрден вышел в холл и стоял, сосредоточенно разглядывая лестницу. Чем больше он думал об этом, тем меньше картина вязалась со здравым смыслом. Исчезли драгоценности. Очень дорогие вещи ценой, должно быть, в сотни тысяч фунтов. Но убить ради этого троих и покуситься на четвертую жизнь?

Бёрден пожал плечами. Он знал случаи, когда убивали за пятьдесят пенсов, за кружку пива.

Хотя появление перед камерами оставило у Вексфорда неприятный осадок, он все же мог себя поздравить: на пресс-брифинге он проявил похвальное благоразумие в отношении Дейзи Флори. Телевидение в наши дни – больше не волшебство и не пугающая загадка. Вексфорд привык работать с телевидением, прежде его уже снимали три или четыре раза, и теперь он держался если не раскованно, то, во всяком случае, вполне уверенно.