Неожиданно я пересек границу кладбища и очутился на заброшенной территории, где старые могилы уже сровнялись с землей, а кресты покосились или рассыпались в прах. Видимо, вскоре тут начнут хоронить новых покойников. Окружающий ландшафт оживляли кусты шиповника и высокие строгие кипарисы – пышный скорбный сад, взращенный на человеческих останках.

Поблизости никого не было. Взобравшись на раскидистое дерево, я полностью скрылся в его тенистых ветвях.

Теперь требовалось затаиться и ждать, что я и сделал, ухватившись за ствол, как утопающий за обломок затонувшего корабля.

Когда стало темно – совсем темно, – я покинул свое убежище и, крадучись, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить мертвецов, вернулся на кладбище.

Я все шел и шел. Но никак не мог отыскать место ее захоронения! Сколько я ни всматривался в темноту, сколько ни бродил, раскинув руки, ударяясь о надгробия ладонями, ногами, коленями, грудью и даже головой, все было тщетно. Как слепец, я ощупывал камни, кресты, металлические решетки, венки из стекла и увядшие цветы. Водя по буквам кончиками пальцев, пытался прочесть имена усопших. Ох уж этот мрак! Кромешный мрак! Мне никогда не найти ее!

Ночь была абсолютно безлунная. Ну что за ночь! И тут, на узкой тропинке между двумя рядами могил, я ощутил гнетущий безотчетный ужас. Могилы, могилы, могилы! Справа, слева, впереди, позади – повсюду одни могилы! У меня подкосились ноги, и я присел на чье-то надгробие, не в силах идти дальше.

В тишине было отчетливо слышно, как бьется мое сердце. Но мне показалось, что я уловил еще что-то. Что? Пугающий, отвратительный, еле различимый звук. Может, он раздавался только у меня в голове, идущей кругом во мраке ночи, или доносился из-под земли, из сакральной обители мертвецов? Я попробовал оглядеться, но в непроницаемой темноте это было абсолютно бессмысленно.

Сколько времени я пробыл там? Не знаю. Страх сковал меня, пригвоздив к месту. Во власти леденящего ужаса я готов был завыть, даже умереть.

И тут мне почудилось, что мраморная плита, на которой я сидел, сдвинулась. Ну конечно, так и есть, словно кто-то приподнял ее. Подскочив, я рухнул на соседнюю могилу и увидел – да, увидел, – как плита сместилась вправо и съехала вниз. В следующее мгновение передо мной предстал мертвец. Это был лишенный плоти скелет, но именно он своей согбенной спиной сдвинул плиту с могилы. Я видел все собственными глазами – видел очень хорошо, хотя стояла глубокая ночь. На кресте красовалась надпись: «Здесь покоится Жак Оливант, ушедший из жизни в возрасте пятидесяти одного года. Он любил близких, творил добро, был честен и почил в мире».

Как и я, покойник тоже прочел эпитафию на своем надгробии. Затем взял с земли маленький заостренный камешек и принялся скрести им крест. Постепенно он соскоблил все буквы, которые там были высечены, и уставился пустыми глазницами на очищенную от слов поверхность. Потом протянул указательный палец, вернее, оставшуюся от оного тонкую кость, и нацарапал новую надпись, четкую, будто кончиком спички на беленой стене:

«Здесь покоится Жак Оливант, ушедший из жизни в возрасте пятидесяти одного года. Алчность его не знала границ. Ради наследства он жестоким обращением ускорил смерть отца, изводил жену и детей, обманывал соседей, воровал, если подворачивался случай, и умер в нищете».

Когда дело было сделано, мертвец застыл рядом с крестом, словно немой укор человеческой лжи. И тут я заметил, что обитатели других могил также выбрались из-под земли и, дабы восстановить истину, принялись стирать небылицы, написанные их родными на надгробиях.