Сознание мое затуманилось, я уже был не способен что-либо воспринимать. Совершенно не способен. Затем увидел священника, услышал, как он сказал: «Ваша любовница». Это прозвучало оскорбительно. Но ведь она умерла, никто не имел права ее оскорблять. Я прогнал его. Пришел другой, сделал все, что требовалось, и был очень добр. Я плакал, когда он заговорил о ней.

Мне давали множество советов по поводу похорон. Я с трудом улавливал суть.

Но хорошо помню гроб и удары молотка, когда заколачивали крышку. О боже!

Мою возлюбленную закопают, спрячут от меня. Ее! В этой яме!

Пришли несколько человек, наши друзья. Мы не увиделись. Я убежал.

Потом долго бродил по улицам. Как попал домой, не представляю.

А на следующий день отправился в путешествие.

Вчера я вернулся в Париж.

Моя комната… наша комната, наша кровать, квартира, дом – все было пропитано тем, что остается живым от умершего. Безмерная скорбь захлестнула меня с новой силой, я начал задыхаться и, не сумев открыть окно, устремил- ся к выходу. Мне было невмоготу находиться среди ее вещей, в замкнутом пространстве, огороженном стенами, которые еще хранили память о ней, скрывая в каждой незримой трещинке тысячи атомов ее тела, ее дыхания. Я схватил шляпу, не помышляя ни о чем, кроме спасения, и, уже подходя к двери, обратил внимание на большое зеркало в прихожей. Это она повесила его там, поскольку всегда оглядывала себя с головы до пят перед уходом, чтобы каждая деталь соответствовала ее безупречному вкусу и все, от обуви до прически, выглядело идеально.

Я замер перед зеркалом. Она так часто смотрелась в него, что, вероятно, в нем должен был остаться ее отраженный лик.

Я стоял, трепеща, впиваясь глазами в зеркальную гладь, бездонную, бесстрастную, но вобравшую в себя ее образ, который словно бы оживал под моим воспламененным взглядом, и в этот момент мы вместе обладали ею. Мне показалось, что я влюблен в саму эту отражающую поверхность: я прикоснулся к ней, но она была холодна. О, воспоминания, воспоминания! Безжалостное зеркало, испепеляющее, живое, пугающее, вновь возродило мои страдания. Счастливы те, чьи сердца подобны зеркалам, кто способен забывать запечатленные образы, как только они исчезают из поля зрения, стирая память обо всем, что было дорого, чем хотелось упиваться ежеминутно, что дарило счастье привязанности и любви! Боже, какие муки!

Я выбежал из дома и, сам того не осознавая, направился к кладбищу. Вот и ее могила – обычная, с мраморным крестом, на котором высечены простые слова: «Она любила, была любима и умерла».

А где-то там, внизу, покоилось ее прекрасное тело и… разлагалось. Что может быть ужаснее?! Я зарыдал, припав лицом к земле.

Прошло немало времени, прежде чем я заметил, что уже наступил вечер. В тот же миг, словно отклик на потаенные чаяния страдающего любовника, мной овладело странное, безумное желание: я захотел провести ночь подле нее, последнюю ночь на ее могиле. Но меня увидят, прогонят. Как быть?

Я решил прибегнуть к уловке – поднялся, сделав вид, что ухожу, и побрел по городу мертвых, удивляясь, до чего же он мал в сравнении с городами живых, хотя ведь почивших намного больше, чем ныне здравствующих. У меня не было какой-то конкретной цели, я просто шел куда глаза глядят и размышлял о бренности бытия.

Мы строим высокие дома, мостим дороги, дабы хватило места для четырех поколений, единовременно живущих на земле, вкушающих ее плоды, утоляющих жажду водой из ее источников и вином, что даруют ее виноградники. А всем поколениям мертвых, всему роду человеческому – тем, кто обитал здесь до нас – не нужно почти ничего, разве что толика почвы! Земля принимает их, время стирает из памяти. Прощайте!