– Вы с утра видели, меня на машине увозили милицейской?

Он закивал.

– Так оно, вестимо, из-за тех поганцев. Уж было думал, зря, стало быть, с участковым языки чесали, говорили чтоб тебя не трогали. Силён закон, да слеп. А ты вот стоишь. Отпустили, значит? Из-за этого, что ли, с дочуркой умудрился поцапаться? – последнее для него было точно чем-то выходящим за грани разумного.

Благо, что нет.

– Вляпался в историю. Межкорпоратские разборки.

Старик сплюнул, окинув тяжким взором, выдохнул, шепнул куда-то себе в бороду.

– Вот как знал, что ты и тут не удержишься! Непутёвый! Ну и что там, прям до зарезу? Угрожали ей, что ли? Испугали?

– Скорее она испугалась того, что мой стиль жизни далеко не так спокоен, как ей хотелось представлять.

– Да ты ж не первый день так себя ведёшь, Лёшка. Сколько она у тебя уже? С неделю? И ты только сейчас отчебучил?

Обижайся, не обижайся, а насмешка в самую точку. Ни дня не прожил без того, чтобы не оказаться в центре какого-нибудь события. Дядя Юра кивнул моему пониманию.

– Она просто не хотела замечать, Лёшка. Пыталась оправдать. Ты когда зазнобу себе найдёшь, вспомни, они же от тебя не сразу убегали.

– Не самое лучшее сравнение, как по мне, – ответил ему, склонив голову набок, но старик готов был стоять на своём до последнего.

– Самое что ни на есть оно. Ты так и не понял, что ли, Лёшка? Они поначалу думали, что твои кунштюки – это так, временное. Что одумаешься, что возьмёшься за ум, что с каждым бывают случайности. А тебя словно на минное поле гулять выгнали, и умудрился на каждую из мин наступить. Так и она делала вид, что не замечает, да у каждого терпения всё же предел есть. Через край польётся – не остановишь. К слову говоря, о пределе…

Он спешно сунул стопарик под стол, чуть приподняв подбородок, а я проследил за его взглядом. Его жена шла вызволять своего мужа из лап работы силовыми методами и недобрым словом. Старик едва ли не съёжился, предчувствуя нехорошее.

– Делать-то мне с этим что, дядь Юр? – я всё ещё надеялся поймать за хвост хоть какой-нибудь совет. Обидно будет, если он сейчас попросту пожмёт плечами и уйдёт.

– Снимать штаны и бегать, вот что делать. Сам-то как думаешь? Она у тебя уже вон какая! Мы в её возрасте хоть и в атаку бегали, да были остолопы остолопами. Ребятёнок. Ей мирная жизнь нужна. Заканчивай там свою историю как можно скорее с этими корпоратами, если можешь, да дай понять, что такого больше не повторится. Не ссы, Лёшка, бабы они такие, что стар, что млад. Покричать, поистерить, это с них завсегда не заржавеет, но отходят быстро. Пошёл я, Лёшка. Бывай…

Вернулся словно не домой, а в допросную камеру. Давило гулкой неприятной тишиной, Оксанка вела себя так, словно меня не существует. Я пытался ухватить в её взгляде обиду, но находил лишь недоумение и неуверенность. Девчонка не впервые сталкивалась со странностями взрослой жизни. Просто раньше с матерью было проще: та напьётся, накричит, обвинит во всех грехах. Можно пересидеть, зажав уши ладонями, что было единственным спасением от чёрного потока грязной брани. Но что делать, когда начинаешь бояться того, что хвостом тащится за родным отцом?

Она не хотела говорить, а я старался не лезть на глаза. Словно малые дети мечтали разбрестись по разным комнатушкам, спрятаться друг от друга в собственных мыслях. Будто это хоть раз кого-то спасло. Стена изо льда выросла между нами ровно за один день. Вот бы научиться точно также отращивать броню от пуль…

Остаток субботы провели по разным комнатам. На душе скребли кошки, начал осознавать все прелести былого одиночества. Некого было стыдиться, не перед кем виниться, задаваться вопросами, а вдруг скажу что не так?