Мотаю головой.

– Да, воды нам принеси. Побольше.

Честно, я бы сейчас и от рюмки водки не отказалась бы.

Сам Гордеев тянется за графином с каким-то алкоголем, а я, как загипнотизированная, провожаю глазами каждое его движение, не понимая, что со мной происходит.

Часы на крепком запястье, длинные красивые пальцы без колец, тонкая белесая полоска шрама среди редких волос.

Жадно слежу за тем, как Ящер изящным жестом подбирает щипчики для льда и набрасывает себе в низкий широкий стакан замороженные кубики и плещет на дно немного виски. Даже совсем мало. Настолько, что напиться этим просто невозможно. Но то, что он не пьяный, это для меня, наверное, хорошо.

В голове какая-то сумятица.

Поэтому, когда Коля пропускает к нам официанта с подносом, я очень радуюсь. Холодненькая водичка – то, что надо.

Напившись, я совершаю вторую попытку рассказать о цели своего появления.

Понимая, как он меня действует, Ящер откидывается на спинку и смотрит на меня из-под опущенных ресниц.

Да. Так дышать немного легче.

– Я не понимаю, что происходит, но ко мне приходят и угрожают, требуют денег, грозятся отобрать квартиру…

– С этим прямая дорога в ментуру. Зачем ты ко мне притащилась?

– Они говорят, мы им должны…

– Стоп-стоп. Кто мы? Кому им? По порядку.

Набрав в грудь воздуха и уставившись на графин, я выкладываю Гордееву всё.

– Неделю назад мой брат попал в аварию. Сейчас он находится в больнице, в себя почти не приходит, но прогноз, в принципе, хороший… Вам это не важно, простите. С ним всё время находится мама, а вот три дня назад, когда его навещала я, на выходе из больницы ко мне подошли трое. Сразу видно, что рожи уголовные. И еще один с ними, такой цивильный, но ещё более гадкий. Он-то и говорит, что мой брат задолжал им денег, и настало время отдавать. Я даже не поверила. Чтобы Лёшка связался с такими типами? А когда они назвали суммы и показали расписки, у меня в глазах потемнело. Я, говорю, знать ничего не знаю, брат в больнице. Ждите. А они мне: «Через пять дней на счетчик поставим». Можешь, говорит, деньгами отдать, а можешь квартиру отписать. Так с тех пор и не отстают. Целыми днями маячат у меня перед глазами, звонят несколько раз в день с разных номеров. Я уже трубку боюсь брать.

Еле сдерживаюсь, чтобы не всхлипнуть. Не думаю, что Ящер оценит, если я разревусь, поэтому с трудом, но перебарывая едкий ком, вставший в горле.

– Бабок у тебя нет. Раз пришла ко мне за помощью, калечный брат – единственный мужик в семье, – проявляет догадливость Ящер.

– Мы не нищие, но таких денег, конечно, нет.

– Сколько хотят?

Я называю сумму, и Гордеев присвистывает:

– Цена двушки в центре.

– Да, как раз как наша…

– И за что твой Леша попал на бабки?

– Говорят, проигрался, но я не верю. Лёшка не такой… Он бы никогда… вообще не азартный…

– Мы многого не знаем о наших близких. Правда может быть неожиданной и неприятной.

– Я понимаю, как это звучит, но у меня есть серьёзные сомнения, что всё это не мошенничество. Особенно потому, что они настаивают именно на том, чтоб мы отдали квартиру. С деньгами меньше прессуют.

– Ещё раз говорю: с этим ментовку, – как идиотке повторяет Ящер мне по слогам.

– Да как вы не понимаете! – взрываюсь я. – Я сразу же и пошла в милицию, а потом по дороге домой меня встретили. До сих пор синяки от их лапищ не сошли. Вот! – в запале я задираю рукав водолазки и показываю сиренево-голубые отметины на бледном запястье.

А Ящер возьми и прикоснись к ним. Он проводит пальцами вдоль голубой венки, совсем слегка, кончиками, но меня словно током ударяет.