Самой «исчерканной» оказалась «Триумфальная арка», которая попала ей в руки еще в ночь знакомства. Теперь, при свете дня, она могла рассмотреть подчеркнутые фразы — в надежде, что они помогут лучше узнать характер чудовища и его предпочтения, сокровенные мысли и желания, опасения и страхи.

«— Чего доброго, ты еще скажешь, что любишь меня.

— Я тебя люблю.

Он сделал неопределенный жест.

— Ты же почти не знаешь меня.

— А какое это имеет отношение к любви?

— Очень большое. Любить — это когда хочешь с кем-то состариться.

— Об этом я ничего не знаю. А вот когда без человека нельзя жить — это я знаю.

— Где кальвадос?»

«Кальвадос» — кажется, именно так называется то пойло, которое постоянно хлещет чудовище.

Интересно, где он работает? И работает ли вообще?

Когда она приходит убирать, он всегда дома.

Но это ничего не значит.

«— Слова, сказанные в темноте, — разве они могут быть правдой? Для настоящих слов нужен яркий свет.

— Откуда ты все это знаешь?

— Оттого что люблю тебя.

Как она обращается с этим словом… Совсем не думая, как с пустым сосудом. Наполняет его чем придется и затем называет любовью. Чем только не наполняли этот сосуд! Страхом одиночества, предвкушением другого "я", чрезмерным чувством собственного достоинства. Зыбкое отражение действительности в зеркале фантазии!

Но кому удалось постичь самую суть? Разве то, что я сказал о старости вдвоем, не величайшая глупость? И разве при всей своей бездумности она не ближе к истине, чем я? …Зачем сопротивляюсь, вместо того чтобы очертя голову ринуться в омут, — пусть ни во что и не веря?»

Вот что можно сказать о человеке, который подчеркнул этот отрывок?

Эмилия понятия не имела.

Другие отрывки были такими же непонятными и ни на шаг не приближали ее хоть к какой-нибудь разгадке.

«— Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь».

«— Почему ты сопротивляешься?

— Что ты сказала?

— Почему ты сопротивляешься?

— Я не сопротивляюсь… Да и к чему мне сопротивляться?

— Не знаю. Что-то в тебе закрыто наглухо, никого и ничего ты не хочешь впустить.

— Иди сюда… Дай мне еще выпить».

«— А понимают ли люди вообще друг друга? Отсюда все недоразумения на свете. Дай-ка бутылку.

— Ты так много пьешь! Зачем тебе столько пить?

— Жоан, — сказал Равик. — Настанет день, и ты скажешь: "Слишком много". "Ты слишком много пьешь", — скажешь ты, искренне желая мне добра. В действительности, сама того не сознавая, ты захочешь отрезать мне все пути в некую область, не подчиненную тебе».

Как Эмилия ни пыталась, она не могла понять, что у чудовища в голове и в душе. Хотя нет. Что у чудовища в душе, она знала. Пустота. Пустота, которую он пытается заполнить пойлом.

После трех недель работы это — и еще то, что чудовище не проявляет к ней интереса как к девушке, — было тем немногим, в чем Эмилия была уверена.

Когда он смотрел на нее, его взгляд ничего не выражал. Так обычно смотрят на привычные вещи — мебель, обои, шторы, посуду, свисающую с потолка люстру, жужжащую между оконными стеклами муху. Хотя кто она для него? Обычная прислуга, жужжащая пару часов в день муха.

Большинство богатых людей, наверное, так и воспринимают прислугу.

И Эмилия должна радоваться тому, что все складывается именно так. Если бы у него был к ней другой интерес, она бы точно закончила как Кейт. А оставаясь незаметной, она может делать что угодно прямо у него под носом.

И она делала. Пусть не что угодно, но многое: на что хватало смелости.

Со временем она даже стала брать с собой еду и, устроив себе небольшой перерыв, обедала на кухне. Эти обеды были частью ее плана.