— Вы не против? — спросил он, обращаясь к зеркалу заднего вида. — Я перекушу по-быстрому. Это мне мать с собой положила. Заботится.

Я неопределенно помотал головой. Таксист принял это за согласие и принялся чистить банан. Хотелось послать его подальше и выйти на улицу, но вместо этого я стал смотреть в окно. Слева было административное здание, на котором из стороны в сторону нервно дергался флаг. Туда-сюда сновали люди, прячась от дождя под зонтами.

Я мог бы сказать, что ненавижу людей. Но правда заключается в том, что ненависть, как и другие чувства, остались в прошлом.

Однако сколько себя помню, я избегал людей. Говорят, человек — животное социальное, а я всегда мечтал жить на необитаемом острове.

В детстве тетка постоянно таскала меня к мозгоправам, подозревая целый набор «отклонений» — от социофобии до аутизма. Но я довольно рано познал правду о себе: я не социофоб, я мизантроп.

Конечно, многие усомнятся: разве ребенок может быть мизантропом?

О, еще как может! Я не знаю, кто придумал сказки про то, что дети рождаются невинными ангелочками, и лишь потом их душа постепенно обрастает всякой гадостью подобно тому, как чайник обрастает изнутри накипью.

Я ненавидел людей всегда. И всех. Без исключения.

В школе меня бесили учителя, особенно учительница по русскому — маньячка с кровавыми кудрями и такого же цвета лаком на ногтях. Она заставляла безжалостно кромсать слова на части, пытаясь лишить их красоты и жизни.

«Сделайте морфемный разбор слова».

Приставка — топор. Корень — серп. Суффикс — ножницы. Окончание — клетка.

Миг — и слово, которую еще минуту назад обладало гармонией и смыслом, превращается в бессмысленные ошметки.

Как-то я рассказал об этом Нике, и она заявила, что я ничего не смыслю в прелести созидания через разрушение.

Редкостная чушь!

Начав разрушать, ты уже не можешь остановиться. И никогда не сможешь. Кому, как не Нике, было об этом знать.

Но впрочем, я отвлекся.

Кроме учительницы по русскому, я ненавидел одноклассников — за их тупые шутки и бесконечные старания привлечь внимание девчонок.

Одноклассниц — за неумелые попытки заигрывать.

Продавщиц в магазине — за приторные улыбки.

Соседку напротив — за вечно виноватый вид: она всегда перед всеми заискивала, словно пытаясь извиниться за факт своего существования.

Соседа — за чрезмерную разговорчивость.

Мать — за все ее ошибки.

Отца — за то, что пользовался ее ошибками.

Себя — за то, что был как все.

За то, что никогда не хотел стать лучше.

Однако ненависть имеет загадочное свойство. Со временем границы ее размываются: она перестает быть персонифицированной и превращается в едкое облако, которое постепенно разъедает все остальные чувства, оставляя после себя лишь безразличие.

Я долго об этом думал и пришел к выводу, что безразличие можно было бы объявить восьмым смертным грехом, за которое последует наказание в другом мире.

Но вот незадача: безразличие — само по себе уже наказание. Ад, который получают в этой жизни даже те, кто ни в какую другую жизнь не верит.

— Приехали, — голос таксиста прервал мои размышления. Надо же! Задумавшись, я даже не заметил, как мы доехали. — Здесь выходить будете или внутрь заедем?

— Здесь, — я протянул таксисту деньги и взялся за ручку.

— Спасибо, — он повернулся ко мне. Во взгляде мелькнула то ли зависть, то ли уважение. — Классное, говорят, местечко. Я б не отказался там побывать!

Ничего не ответив, я вылез из машины и подошел к небольшой двери в высоком заборе, поверх которого клубилась колючая проволока. Дверь мгновенно распахнулась, и я оказался внутри — там, куда мечтали попасть многие, но не многим это удавалось.