— Какая же ты глупая! Никто не станет разбираться, что случилось на самом деле! И не зря ведь говорят, что у лжи свидетелей нет! Нам уже не отмыться, ни за что не отмыться!

Но я упрямо продолжала убеждать ее в обратном. Пусть другие отвернутся, но Ахмед… он-то должен мне поверить и помочь? Потом, устав плакать и спорить, я прошла в свою спальню и до самого вечера — именно тогда мой жених должен был вернуться с работы — пролежала на кровати, не двигаясь. На меня вдруг напало такое же оцепенение, как и после смерти родителей. Но теперь тети Зейнеп не было рядом, так что я должна была позаботиться о себе сама.

Как только стало смеркаться, я оделась и пошла к дому Ахмеда, рискуя снова нарваться на его мать и выслушать ее брань. Но в доме было темно. Странно, куда это все ушли?

Я постучала в дверь их соседей, но никто не открыл. Стараясь подавить нахлынувшую панику, я стала метаться по улицам и наконец нашла Ахмеда рядом с чайной.

— Ахмед!

Он смотрел на меня с ненавистью и презрением.

— Не подходи!

Вокруг сразу же собралась толпа зевак.

— Ахмед, пожалуйста, нам надо поговорить, умоляю, выслушай меня!

Я протянула к нему руки и сделала шаг навстречу. И тут он со всего размаху ударил меня ладонью по лицу. Я упала на асфальт и растерянно смотрела, как струйка крови, будто маленький темный червяк, ползет по пыльной дороге.

— Никогда больше не приближайся ко мне, шлюха! — крикнул Ахмед и плюнул. Рядом с червяком появилась маленькая пенящаяся лужица.

Люди просто стояли и смотрели. Никто не осудит Ахмеда. Падшая женщина — это не человек. Незачем такую жалеть. Потом зеваки пошептались и разошлись.

А я осталась одна в своем черном закате.

* * *

Теперь я выхожу из дома только в сумерки.Набрасываю платок, чтобы раствориться в темноте. Но даже тысяча платков меня уже не спасет.

Меня сразу уволили с работы. Подругам запретили со мной общаться. Никто из старших больше не называет меня "дочка".

Я — изгой. Точнее, мы с Самирой — изгои. Я никогда не выйду замуж. Моя сестра тоже никогда не выйдет замуж. Ее жизнь превратилась в страшный сон наяву — мальчишки обзывают ее на улице, унижают в школе. Она постоянно ходит с красными от слез глазами.

Больше никто не приходил насчет покупки дома. На его светлых стенах появились грубые, оскорбительные слова. Сначала мы пытались их закрасить, но буквы появлялись вновь — проступали, будто сочные зерна граната на белой кожуре. Потом краска кончилась, а новую купить было не на что. Я несколько раз ездила в Урсдаг и продавала все, что могла — даже свои любимые книги, а по вечерам ходила дорогой позора, чтобы купить хоть немного еды.

Моя жизнь, словно черная лента Мебиуса, замкнулась на самой себе. Я бесцельно бродила по поверхности этой ленты и почти потеряла надежду, что когда-нибудь она разорвется…

Но однажды все изменилось».