Они на этой машине доехали до клуба, но теперь Горюнов заартачился:

– В ней можно ездить только в расчлененном виде. Я лучше тачку поймаю.

– Ты все еще живешь в прошлом веке, – Ермилов удивлялся порой, как друг отстал от российской жизни, пока работал то в Турции, то в Ираке. – Могу вызвать тебе такси. – Ермилов достал мобильный. Они стояли на автомобильной стоянке клуба, и Горюнов, воспользовавшись ожиданием такси, закурил к неудовольствию Ермилова.

– Стоило заниматься спортом, чтобы опять дышать табаком. Так ты уедешь в ближайшее время? Снова в Сирию?

Горюнов неопределенно дернул головой.

– У меня нередко такое ощущение, что каждый раз развитие событий предваряет, – Петр задумчиво выдохнул табачный дым, который под сердитым взглядом Ермилова растворился в вечернем воздухе, – предваряет такая картинка: сидит пацанчик на краю горы, а под ним долина, забросанная разнокалиберными шестеренками.

Ермилов не сдержал улыбки. Странно, что такой, в общем, угрюмый тип как Горюнов со своеобразным чувством юмора, включающий обаяние только когда того требует обстановка, вдруг начинает рассуждать, используя образы, а не плоские факты. А Горюнов, попыхивая своим ядовитым турецким табаком, продолжал:

– А шестеренки ржавые, лежат мертво, недвижимо. И вдруг мальчишка сбрасывает с горы камешек, который толкает самую маленькую шестеренку, – нарушается баланс, и шестеренка попадает в паз другой шестеренки. Раздается грохот, скрежет, и долина оживает, все приходит в движение. Так и у нас. Один камешек, лишь слово, неосмотрительно сказанное, и все начинает крутиться, дымиться, плавиться.

– Ты прям поэт, Петя, – начал было Ермилов, но, не увидев на бесстрастном лице друга реакции, заговорил почти серьезно: – Так это ж хорошо, когда все оживает. Для нашей работы этот грохот, скрежет – музыка, своего рода.

– Вот именно, что «своего рода»… Для меня это – зубовный скрежет. Неизбежно скрежет перерастает в тиканье. Тик-так, тик-так… Часовой механизм. И с каждой секундой изменившаяся из-за камешка ситуация грозит взорваться. После первого камня надо действовать как сапер, чтобы не взбудоражить террористическую общественность в связи с появлением новых игроков на поле или вброса информации. А то пойдут круги по воде и пиши пропало. Может, взрыв и не прозвучит, тогда шестеренки заклинит и придется начинать все сначала – искать мальчонку, щекотать его, чтобы он дернул ногой и скинул камень. А главное, придется подбирать камень нужной величины, класть его в то место, которое прежде необходимо вычислить. И все в таком духе.

– Я бы сказал, что ты просто ходишь по острым камням, босиком. В одной песне Высоцкого есть фраза: «Да по острым камням…» – Ермилов уважал Высоцкого.

Горюнов поковырялся ключом в замочной скважине, но дверь квартиры распахнулась. Тут же у него на шее повисла Сашка, загородив обзор своими пшеничными волосами, которые у нее отросли снова до лопаток, к тому же распушились и пахли яблочным шампунем. Снизу кто-то теребил за штанину и басом говорил:

– Дмитрич приехал!

Наконец продравшись через завесу волос Александры, он увидел улыбающегося Мансура, высокого, ставшего выше отца, такого же худощавого, смуглого, с не по-юношески строгими карими глазами, как у Дилар. Каждый раз, поглядев в глаза сына, Петр испытывал боль, почти физическую, и мучительное чувство вины. Но это до тех пор пока Мансур не открывал рот и не говорил что-нибудь едкое, дерзкое, за что хотелось прихлопнуть болтуна чем-нибудь тяжелым по макушке.

Басила дочка, которая то ли отрабатывала командный голос, то ли подражала какому-то мультяшному герою. Машке пять лет, она ходит в сад, так же, как и младший трехлетний сын.