– А по образованию ты кто? – спросил Адмирал и тут же смущенно помотал ладонью около рта. – Про образование мы уже говорили… – И словно бы отвечая на немой вопрос Шаткова: «Зачем все эти сведения?», как-то обиженно, по-детски незащищенно приподнял плечи: – Да интересно мне все это. Интересно человека незнакомого встретить, интересно понять, чем он дышит, что он знает… Закис я тут совсем, закис! – неожиданно воскликнул Адмирал. – Сижу как сыч с подругой Тотошей и индюком Ваней… Разве это дело?

– А кино? Гастроли разные, концерты, – осторожно подал голос Шатков. – Тут же полно всяких певцов, чтецов, танцоров – народа много съезжается.

– Не люблю я гастролеров, – сморщился Адмирал. – Не искусство вовсе это, а жеванина… Халтура. Единственное отдохновение, – он сделал манерный жест и поклонился в сторону магнитофона, – музыка! Что бы я делал тут без нее? Пифагор считал, что музыка является универсальным средством гигиены тела и духа, он тысячу раз прав, старина Пифагор. Если бы не музыка, я бы давно умываться перестал. Такая моя жизнь… Николаева сегодня еще не видел?

– Нет.

– Уехал куда-то поутру. С охраной. Взял трех человек с собой и укатил.

– А чего ему охраняться-то? Кого бояться?

– Как знать, как знать… – неопределенно проговорил Адмирал. – То, что он тебя выпустил, – признак хороший. Значит, грехов на тебе нет. Скорее всего, он тебя к себе в охрану возьмет.

– Да не прошусь я в охрану. Нет у меня такой надобности.

– Все равно, если предложит – не отказывайся. – Адмирал предупреждающе покрутил в воздухе рукой. – Не то… Николаев не любит, когда его не слушают. Смотри!

– Понял. – Шатков усмехнулся. – Давайте лучше о музыке.

– А что музыка? Что музыка! Никто, ни один человек на белом свете не знает, почему мы ее любим.

– Музыка, как водка, снимает стресс.

– Как лекарство, – уточнил Адмирал. Он говорил еще что-то, о трех основных ладах музыки, но Шатков уже не слышал его – распахнулись ворота, и во двор стремительно внеслись две машины, две иномарки, остановились у крыльца.

– Во, шеф приехал, – прекратив разглагольствования, произнес Адмирал. – Ты, если разговор будет, особенно не ершись, иначе Николаев тебя в бараний рог скрутит.

– За мной – Москва! – нарочито патетически произнес Шатков.

– А за Николаевым – Лондон.

– Да ну!

– Вот тебе и ну. Даже если он захочет тебя сжечь живьем и вот тут, во дворе, сотворит факелок – Москва ему ничего не сделает. Николаев есть Николаев, и этим все сказано.

Шатков вспомнил все, что знал о Николаеве, лицо его невольно сделалось угрюмым, на щеках шевельнулись желваки, и он согласно кивнул.

Через час у Шаткова состоялся разговор с Николаевым.

– Москва не чешется и не телится, – сказал тот Шаткову. – Тугодумные очень ребята у вас там… Посидишь пока у меня, на моих харчах. В подвал определять не буду – там темно, пылью пахнет, поможешь мужикам в охране. Хозяйство у меня большое, как у командира дивизии, – Николаев широко обвел рукой пространство (знакомый жест сильного человека), холодно и пристально посмотрел на Шаткова: – Согласен?

– Да! – не колеблясь ответил Шатков. Собственно, цели на промежуточном этапе он достиг – добрался до Николаева и пристроился у него под боком, а будет он сидеть в подвале или с колотушкой бегать по территории этой роскошной дачи – дело десятое.

Шаткова поставили у гаража – до наружной охраны не допустили, чтобы не убежал, в дом тоже побоялись определять – мало ли какой разговор услышать может, определили около машин, которых у Николаева оказалось не две и не три, а действительно не меньше, чем в дивизии – и иномарки имелись, и наши автомобили. Конечно, Николаев лукавил, говоря, что Москва не мычит, не чешется, не телится – Москва подстраховала Шаткова.