– Они строчат с огромной скоростью и раскаляются так, что руки сжечь можно, – с гордостью поведал цыган.

– Ну, это каждый дурак знает, – презрительно отозвался Ансельмо.

– Может, и так, – сказал цыган, – но он спросил, что я знаю про máquina, я ответил. – И добавил: – А еще, в отличие от обычного ружья, он стреляет сам, пока держишь палец на спуске.

– Если его не заест, не кончатся патроны или ствол не расплавится, – сказал Роберт Джордан по-английски.

– Что ты сказал? – переспросил Ансельмо.

– Да так, ничего, – ответил Роберт Джордан. – Просто с будущим парой слов по-английски перекинулся.

– Чудеса да и только, – сказал цыган, – разговаривать с будущим на Ingles. Может, ты еще и по руке гадать умеешь?

– Нет, – ответил Роберт Джордан и зачерпнул еще кружку вина. – А вот если ты умеешь, я бы не прочь, чтобы ты погадал мне по руке и сказал, что со мной будет в ближайшие три дня.

– Mujer Пабло гадает по руке, – сказал цыган. – Но она такая злющая и такая дикая, что не знаю, согласится ли.

Роберт Джордан сел и отпил вина.

– Ну, пора, видно, познакомиться с этой mujer, – сказал он. – Если она такая страшная, как ты говоришь, лучше сразу с этим покончить.

– Я к ней не пойду, – заявил Рафаэль. – Она меня терпеть не может.

– Это почему?

– Считает бездельником.

– Какая несправедливость, – поддел его Ансельмо.

– И вообще не любит цыган.

– Да не может быть! – опять съязвил Ансельмо.

– В ней самой есть цыганская кровь, – сказал Рафаэль. – Так что она знает, о чем говорит. – Он ухмыльнулся. – Но язык у нее – настоящее жало, скажет чего – как хлыстом стеганет. С любого шкуру спустит. И на ремни порвет. Страшная ведьма.

– Как же она ладит с девушкой, с Марией? – спросил Роберт Джордан.

– Неплохо. Та ей нравится. Но не дай бог кому-нибудь всерьез приблизиться к ней… – Он покачал головой и цокнул языком.

– Она очень хорошо относится к девушке, – сказал Ансельмо. – Заботится о ней.

– Когда мы подобрали девчонку после взрыва поезда, она была не в себе, – сказал Рафаэль. – Не разговаривала и все время плакала, а если кто-нибудь до нее дотрагивался, дрожала, как бездомный щенок под дождем. Только постепенно стала приходить в себя. А потом совсем оклемалась. Теперь с ней все в порядке. Ты же видел, когда она с тобой разговаривала, что с ней все хорошо. Мы тогда, после взрыва, хотели было бросить ее. Сам понимаешь – кому охота задерживаться ради такого жалкого чучела, от которого никакого проку? Но старуха привязала ее веревкой и, когда девчонка совсем уже не могла идти, стегала ее концом этой веревки, чтоб шла дальше. А когда та и в самом деле упала замертво, взвалила себе на плечо и понесла. Потом и у старухи кончились силы, тогда я понес. Лезть-то приходилось высоко на гору, в страшную жару, да еще через дрок колючий продираться. Когда и я уже не мог, Пабло подхватывал ее. Но слышал бы ты, как костерила нас старуха, чтобы заставить нести девчонку! – При воспоминании об этом он покачал головой. – Правда, девчонка легонькая, хоть ноги у нее и длинные. Кости, они ж не тяжелые, так что весу в ней было немного. Но когда тащишь в гору, да еще отстреливаться приходится, а потом снова взваливать ее на себя, мало не кажется; а старуха несет карабин и хлещет Пабло веревкой; как только мы останавливаемся и он сваливает девчонку на землю, жена – ружье ему в руки, потом опять заставляет ее поднять, а сама ружье перезаряжает и честит на чем свет стоит, патроны из подсумка достает, в магазин их сует и кроет мужа последними словами. Хорошо, что темнеть уже стало, а скоро и ночь наступила. Но нам крупно повезло, что у них не было кавалерии.