– Семечки! – рассмеялась она, демонстрируя свои белые зубы и кивая на внушительную кучу поджариваемых на плите семечек.

Весь предшествовавший день мы неустанно преследовали врага, и я проснулся лишь глубокой ночью. Неужели никому из нас не выпало нести караульную службу или, быть может, о нас просто забыли? С деревенской улицы отчетливо донеслась мерная поступь проходившего мимо патруля. Где-то вдалеке жалобно мычала раненая корова, порой эхо доносило отзвуки одиночных выстрелов. В остальном ничто не нарушало ночной тишины. При мерцающем свете стоявшей на столе керосиновой лампы я различал девушку-подростка, лежавшую на своей узкой кровати. Одеяло сползло на пол, и при тусклом освещении неясно обозначился хрупкий девичий силуэт. Стараясь не шуметь, я осторожно приблизился к кровати девушки и бережно накрыл ее одеялом. Она в испуге проснулась.

– Не бойся, – тихо сказал я, стараясь успокоить ее. – Как тебя зовут?

Оказалось, что ее имя – Текле, довольно необычное для украинки и более свойственное женщинам Литвы или Латвии. Но, судя по всему, она вообще была довольно неординарным человеком, не убежавшим, а сознательно принявшим на себя все тяготы и заботы отсутствующей матери.

– Завтра, Текле, – улыбнулся я ободряюще, – ты должна рассказать мне свою историю.

– Хорошо, завтра, – ответила она покорно, и нежная краска распространилась с тонкой шеи по всему лицу.

Но солдатская судьба неисповедима. С рассветом мы атаковали и после яростной схватки выбили противника с позиций на холмах, оттеснив его к городу, чьи башни и фабричные трубы виднелись в туманной дали.

Тревога прозвучала внезапно. Мы едва успели собрать наши вещи и даже не успели поесть. Я хотел объяснить Текле, но раздалась резкая команда ротного, и я выбежал на улицу. На какой-то момент Текле застыла в дверях, будто парализованная, а затем бросилась в дом. Нас она догнала на выходе из села и сунула что-то в карман моего мундира. Я успел только пожать девушке руку, как застрочили русские пулеметы.

Творилось что-то невообразимое. Воздух был густо насыщен металлом, и наши головы казались нам слишком большими. Ползая по-пластунски и меняя огневые позиции, я постоянно чувствовал, как что-то мешает мне справа. Рука нащупала семечки! Я тут же с удовольствием кинул первое семечко в рот.

– Что это у тебя? – поинтересовался мой сосед.

Я протянул ему горсть семечек. Сначала удивленный, он затем с удовольствием принялся их грызть. Другие тоже пожелали отведать семечек, и мой карман вскоре опустел. Между тем бой становился все жарче, низко над нашими головами с визгом и воем проносились осколки, сея разрушение и смерть. Вечером мы вступили в город и через короткое время спали мертвым сном.

На следующий день из рот стали одна за другой поступать плохие вести. Из лесного массива подверглась нападению с фланга саперная рота, и только энергичные действия двух зенитных батарей помогли спасти положение и отбить атаку. С трудом сдерживали массированное давление неприятеля 16, 18 и, в меньшей степени, 17-я роты.

Вскоре по радио оттуда поступил сигнал бедствия: «Боеприпасы кончаются. Пришлите немедленно снаряды и патроны всех калибров, иначе будем вынуждены отойти».

В довершение ко всему с самого утра зарядил проливной дождь, дороги размыло, они утонули в непролазной грязи, в которой вязли грузовики. С лихорадочной быстротой мы погрузили боеприпасы на гусеничный артиллерийский тягач: только он мог преодолеть образовавшуюся непроходимую топь. Затем командир, обращаясь ко мне, сказал: