– Допивай чай. – Киан встал. – Попроси Гленну как-нибудь воздействовать на твои сны. Она это умеет.

– Киан, – окликнула его Мойра, когда он был уже на полпути к двери. – Я тебе благодарна. За все.

Молча кивнув, он вышел из комнаты. Прошла уже тысяча лет, а он все еще не понимает людей, особенно женщин.

Выпив принесенный Гленной чай, Блэр решила поваляться часок с наушниками. Обычно музыка успокаивает ее, помогает отвлечься и восстановить силы. Но нежный голос Патти Гриффин[10] вызвал в памяти вихрь воспоминаний.

Море, скалы, битва. Мгновение, когда небо потемнело, и она подумала, что все кончено. И крошечное, холодное зернышко облегчения где-то глубоко внутри – наконец-то.

Она не хотела умереть. Нет. Но где-то внутри накопилась усталость – ужасная усталость от одиночества и от сознания того, что ей суждено оставаться одной всю свою жизнь. Наедине с кровью, смертью и бесконечным насилием.

Судьба лишила ее любви к мужчине, который был ей так нужен; она лишила ее будущего, которое Блэр хотела и надеялась разделить с ним. Может, все началось именно тогда? Именно тогда в ее душе проросло семя усталости? В ту ночь, когда от нее ушел Джереми?

«Тряпка», – подумала Блэр и сдернула с головы наушники. Распустила нюни. Неужели она позволит себе сходить с ума из-за мужчины – да еще того, кто оказался недостойным ее? Примириться с мыслью о смерти потому, что Джереми не принял ее такой, какая она есть?

«Чушь собачья». Блэр повернулась на бок, обхватила руками подушку и уставилась на тускнеющий свет за окном.

Она вспомнила о Джереми из-за того, что Ларкин вновь пробудил в ней чувства. Не стоит опять увлекаться мужчиной. Ей совершенно не хотелось вновь оказаться в водовороте эмоций и чувств.

Другое дело секс. Тут все в порядке – до тех пор, пока дело ограничивается отдыхом и удовольствием. Ей больше не нужны страдания и это ужасное чувство опустошенности и одиночества, когда сердце трепещет, словно истекая кровью.

«Ничего от любви не осталось, – подумала Блэр, закрывая глаза. – Ничто не вечно».

Она задремала; из наушников, которые она забыла выключить, доносилась музыка, тихая и далекая.

В голове зазвучала другая мелодия – учащенные удары ее собственного сердца. Близился рассвет, и ее ночная охота заканчивалась. Но Блэр была полна сил, взбудоражена и готова биться еще несколько часов.

За квартал от дома она осмотрела себя. Еще одна рубашка испорчена. Работа, подумала Блэр, плохо отражается на гардеробе. Блузка порвана и испачкана кровью, а левое плечо все в синяках и пульсирует болью.

Но это так здорово!

Улица в красивом пригороде была тихой – все мирно спали в своих постелях. Солнце всходило, расцвечивая кизил и липы в бело-розовые тона. Почувствовав аромат гиацинтов, Блэр набрала полную грудь сладкого весеннего воздуха.

Это было утро ее восемнадцатилетия.

Она собиралась принять душ, отдохнуть, а затем как следует подготовиться к веселому празднику.

Отперев парадную дверь дома, где они жили с отцом, Блэр сняла сумку с неповрежденного плеча и поставила ее на пол. Нужно почистить оружие, но сначала выпить воды – и побольше.

А потом заметила чемоданы у двери, и ее радость мгновенно испарилась.

Отец спустился по лестнице, уже в пальто. «Какой красавец, – подумала она. – Волосы чуть тронуты сединой». В ее душе разверзлась пропасть любви и боли.

– Вернулась, значит. – Он посмотрел на ее рубашку. – Если не хочешь неприятностей, переодевайся. Разгуливая в таком виде, ты привлекаешь к себе внимание.

– Меня никто не видел. Ты куда собрался?