Скажем так, мне предстояла нелегкая работенка. Прикинув фронт работ, я чуть не впал в уныние. Встряхнул меня осмотр старой гостиной, где завершилось знакомство с Лизиными владениями.

Филипп почти не бывал в любимой комнате своего отца. Им там и не пахло, да и обстановка почти не изменилась с того момента, как Лаврентий испустил дух, лежа на обитой шелком кушетке с подлокотниками в виде львиных голов и резными четырехпалыми ножками.

Чуть слышно покашливая от сдавившего горло отвращения, я считал напоминания о последней беседе с предателем. Вот она, трехъярусная хрустальная люстра, вот они, бесстыдники голые купидоны, вот оно, венецианское позолоченное трюмо. Вот огромная мозаика, изображающая кровавое сражение конных и пеших полков вымышленных государств… А вот и изменение обстановки…

– Чучела мантикоры. Две штуки. Самец и самка, – до цены Лиза не дочитала. – Тиша, ты чего?

Девушка увидела, что я опустился на колени перед натянутыми на жесткую основу чешуйчатыми шкурами броненосных львов и погладил их головы промеж заложенных остроконечных ушей.

– Орфей и Муза были моими лучшими друзьями. В дикую пору мы вместе охотились в лесу. В правление твоего отца колбасной фабрикой они состарились и уже не могли ловить дичь. Я попросил Филиппа снабжать их мясом, а взамен обещал подарить ему шкуры, когда мантикоры умрут… Не ожидал, что еще повстречаюсь с ними на этом свете.

– Я не думала, что они настоящие, – Лиза потрогала гриву Орфея. – Пойду на полчасика залезу в Интернет. Буду в кабинете отца… Ты можешь поговорить со своими друзьями, если хочешь… Я всегда разговариваю с покойным дедушкой, когда прихожу на кладбище.

Печально заглянув в стеклянные глаза мантикор, я сел между чучелами на окрашенную под зебру коровью шкуру, коих почивший директор мясокомбината накопил хоть отбавляй. Шкуры самых разных расцветок присутствовали едва ли не в каждом помещении дворца. Понятное дело, скорнячество было одним из ответвлений его бизнеса, но чувство меры в оформлении жилища не повредит никому.

Бегство Лизы вернуло мне чувство свободы и безмятежности. Воздух вокруг меня утих, словно за повернутой на треть створкой окна прекратил движение осенний ветерок. Незаметно я задремал, прислонившись к колонне бездействующего камина.

Привиделось мне странное. Ожившая Муза повернулась и лизнула в лоб шершавым жестким языком. Орфей тоже подошел ко мне. Глядя в лицо, моргнул янтарными глазами.

Проснулся я быстро. Толком не выйдя из пространства сна, потер лоб и принюхался. Чучела пахли химией, но мне казалось, что я продолжаю чувствовать запах живых мантикор.

Я потерял счет времени. Биологические ритмы сбились, перепутались, как шерстяные нитки, протянувшиеся от спиц в ловких руках старушки-рукодельницы до уведенного котенком клубка. Природные часы сломались, приостановились, требуя для починки доброго нерушимого сна. Силы их покореженного механизма хватало лишь на то, чтобы нагнать сонливость, чему я усиленно сопротивлялся, хлопая тяжелыми сонными веками.

Наступила ночь. Зловещая темнота гибкой пантерой подкралась к деревянной японской беседке с двумя жесткими лавками и столом из бамбуковых клееных досок, где мы сидели с Лизой визави. Пружинисто изгибаясь и резво перебирая лапами – тенями, хищница взобралась на краснолистный клен, прыгнула на крышу беседки, помахала оттуда длинным хвостом, окутывая сад тьмой, и затаилась в ожидании добычи.

Ночь была голодна. Она жаждала свежей горячей крови. Я это чувствовал, хоть и был перекормлен заботливой хозяюшкой. Всему виной Лизин талант предлагать угощения так, что от них не отвертишься. Просто не мог я отказаться от очередной “уточки” или “индюшки”.