Я отворачиваюсь к окну и чувствую, как захват немного ослабевает. Наверняка завтра останутся на шее синяки, но это меньшее, о чем сейчас следовало бы подумать.

– Теперь ты двадцать четыре часа будешь находиться под наблюдением, – криво усмехается Веприцкий, и я в который раз поражаюсь изощренному уму этого человека и его выдержке.

– Это еще зачем? – я стараюсь подавить ярость и гнев. – За каким… собственно?

– На тебя покушались, милая. Или это ты хотела от меня избавиться. Я пока не знаю, – заявляет он, и я, мельком глянув на суровое лицо, внезапно замечаю, как ходят желваки.

«Значит, ты не такой уж спокойный, Родиоша, – мысленно  хмыкаю я  и удивляюсь собственной выдержке. – Ни слез, ни истерик. Тебя чуть не убили, Майя! Пореви хоть для приличия, что ли, – усмехаюсь я и одергиваю саму себя. – Сейчас не время для слез. Где бы ты теперь была, если бы не поддалась секундному порыву. Твои  ошметки соскребали бы с асфальта, а потом бы генетики разбирались, какие именно останки положить в твой деревянный ящик, а какие в Родиошин. Кому я могла помешать?» – я пытаюсь прикинуть масштаб чуть было не разыгравшейся трагедии. И внезапно осознав совершенно банальную вещь, начинаю смеяться.

– Что тебя так развеселило, милая? – смотрит на меня как на сумасшедшую Вепрь. – Поделись с нами. Мы тоже посмеемся…

– Я подумала, – заливаюсь я смехом. – Если бы я не выкинула букет, то была бы отличная эпитафия. «Они жили счастливо и умерли в один день».

– Очень смешно, – криво усмехается Веприцкий. – Ты прям Петросян в юбке. Только скажи, в каком месте смеяться, и я тоже повеселюсь, – бурчит он, еле сдерживаясь от ярости. – Отнесу твой смех на нервяки. Истерика, твою мать, – хмыкает он.

– Обычный черный юмор, – пожимаю плечом я. – Ты просто не врубаешься, – добавляю громко. – Не каждому дано…

– Ну конечно, – сипло бросает он и сжимает мне руку. Не больно, но неприятно. Кажется, этот человек прекрасно осознает свою физическую силу и может точно рассчитать захват или удар.

– Не рыпайся, – предупреждает сквозь зубы. – И если знала о взрывчатке, молись.

– А если понятия не имела, могу болтать? – негодующе фыркаю я и тотчас же ощущаю, как мои губы сминаются под натиском мужа. А его пальцы деловито расстегивают пуговицы на платье. Я пытаюсь вырваться, но сильные руки Вепря пригвождают меня к кожаному сиденью.

«Еще секунда, и он задерет мне подол, – мысленно ужасаюсь я и чувствую, как пальцы Родиона захватнически пробирается под платье и нахально движется по моей ноге. – Довыделывалась, Майя», – только успеваю подумать, как неожиданно мой дорогой супруг ослабляет объятия. Садится ровно и поправляет рубашку и брюки.

Мне хочется снова сказать Вепрю какую-нибудь гадость, но я только открываю рот, как у него в кармане дребезжит сотовый.

– Да, Маргарита Семеновна, – бурчит он в трубку. – Все хорошо. Мы с Маечкой живы-здоровы. Вот едем в клуб праздновать. Что сказали? – делано переспрашивает он, ухмыляясь. – Взрыв? Да ну что вы! Не дай бог! Это петарды пацаны запускали на радостях. Вот одна и рванула. Ага, салют в честь праздника, – смеется он, притягивая меня к себе. Не прерывая разговора, засовывает руку в вырез платья и совершенно спокойно подкладывает под мою грудь свою ладонь. Я ерзаю, стараясь освободиться из лап Вепря, и одновременно показываю свое недовольство. Но Родион снова переигрывает меня.

– Мне самому не терпится, любимая. Но сначала придется разобраться с терактом. Хорошо, что все остались живы.

– На набережной было полно детей, – шепчу я чуть слышно. – Мне даже страшно подумать, сколько народу бы пострадало… – добавляю я тихо, и тут меня прорывает. Слезы льются из глаз потоком, а тело сотрясается от рыданий. – Там дети бегали, – реву я. – Мальчишки лет пяти, ты видел? Они тоже могли пострадать…