– А о своем классе можете что-нибудь вспомнить? – вежливо улыбаясь, допытывалась Саша. – У меня есть фотографии.

– Ну надо же! – Женщина всплеснула руками. – Школьный музей, говоришь? А мне так кажется, что теперь уж в школах такого не бывает. Это раньше у нас следопыты всякие водились, тимуровцы. А тут гляди-ка: школьный музей!

Женщина сняла с себя фартук, уселась рядом с Сашей на диван.

– А вот гляди – это я!

Лицо ее растянулось в улыбке. Она ткнула пальцем в прилизанную ушастую девчонку, доверчиво смотрящую в объектив.

– Вы почти не изменились, – машинально ляпнула Саша, вся дрожа от волнения. – А с кем вы дружили?

Женщина ударилась в воспоминания, то и дело тыкая в фотографию пальцем, словно нарочно обходя середину.

– А вот эту девочку вы помните? – наконец не выдержала Саша.

– Лику? Лику Ольшанскую? А как же! Она у нас председателем совета отряда была.

– Председателем… чего?

– Ну, это в пионерах. Тогда ведь как? Кто примерный, хорошо учится, того и выбирали. А она – маленькая, аккуратненькая, прямо кукла. Голос звонкий, чистый.

– А голос-то при чем?

– А как же! Рапорт отдавать. – Женщина посмотрела мимо Саши и вдруг не своим голосом оглушительно возвестила: – Товарищ председатель совета дружины! Отряд имени Марата Казея на линейку построен!

Саша вежливо улыбнулась. Понравилась ей бесцветная женщина, хотя больше о Лике Ольшанской она ничего существенного не вспомнила.

По следующему адресу Саше открыла ухоженная дама. Квартира, облагороженная евроремонтом, говорила сама за себя. Таких дам показывали в сериалах про новых русских. Саша поначалу решила, что ошиблась номером квартиры. Оказалось – нет. Правильно пришла.

– Вы, девушка, не ошиблись. Я и есть Лена Бах.

Женщина картинно опустилась в глубокое кремовое кресло и выжидательно уставилась на гостью.

– Это надо же! Родные пенаты не забыли своих птенцов! Боже мой, и фотографии сохранились!

Пока дама щебетала и перебирала фотографии, Саша разглядывала даму. Та была облачена в леопардовый халат до пят, шлепанцы, обшитые шелком. Длинные ногти ее выглядели неестественными, будто приклеенными. Но не будешь же дома ходить в наклеенных ногтях? Значит, настоящие. Никогда не скажешь, что эта леопардовая и та бесцветная – одноклассницы. Надо же!

Саше сама собой пришла мысль, что мать может оказаться любой. И как та бесцветная. И как эта – богатая и холеная. И ее нетерпение и ее интерес от этих мыслей только накалялись.

– Класс у нас был недружный, – сразу заявила дама. – Так себе класс. Староста – зубрила из зубрил. У нее мать завучем работала, ну и все учителя тянули ее за уши. Оценки завышали. Она вызубрит и шпарит слово в слово по учебнику. И сплошное «ну», «это». Мы иногда на спор считали, сколько раз она свое «ну» вставит.

Саше это было неинтересно. И она не долго думая ткнула пальцем в мать.

– А эта?

– Лика? Ну а эта – вообще. Об этой и говорить не стоит.

– Как не стоит? Она же у вас, кажется, председателем была… этого… совета?

От волнения Саша стала забывать слова. Дама расхохоталась Сашиной наивности в лицо.

– О, наше детство золотое! Галстуки, линейки, смотры строя и песни! Это в пятом классе. А в восьмом эта девочка уже ходила по рукам. А в свободное от основных занятий время окурки собирала, поскольку денег на сигареты не хватало. На тройки скатилась. Была отличницей, а пришлось после восьмого класса в ПТУ пойти – то ли на швею, то ли на парикмахера. С троечным аттестатом.

Если бы на Сашу вылили ведро воды, то, вероятно, она чувствовала бы себя примерно так же, как сейчас. Она съежилась, словно замерзла.