– Совсем нищие, что и говорить! – заявляет Пэншина, и выразительная гримаса кривит его рот.

– Э, господин альт, – возражает на это Калистус Мэнбар, – всегда можно оказаться нищим по отношению к кому-нибудь. Миллионер по сравнению с человеком, у которого только сто тысяч франков, – богач. Но он не богач по сравнению с тем, у кого сто миллионов!

Наши артисты уже неоднократно могли заметить, что из всех слов, которые употребляет их чичероне, «миллион» слетает у него с языка чаще других. Слово и в самом деле завораживающее. Калистус Мэнбар выговаривает его, надувая щеки и с каким-то металлическим звучанием в голосе, будто, произнося его, он уже чеканит монету. И если изо рта его сыплются не драгоценные камни, как у сказочного крестника фей, у которого падали из уст жемчуг и изумруды, так уж по крайней мере – золотые монеты.

И Себастьен Цорн, Пэншина, Фрасколен, Ивернес все бродят и бродят по необыкновенному городу, географическое наименование которого им еще неизвестно. Здесь улицы оживлены. Снуют прохожие, все хорошо одеты, и лохмотья бедняка не оскорбляют ничьих взглядов. Повсюду трамваи, экипажи, грузовые повозки на электрической тяге. Некоторые крупные магистрали снабжены самодвижущимися тротуарами, которые приводятся в действие вращением замкнутой цепи и по которым можно ходить, как ходят в поезде независимо от их движения.

Электрические экипажи катятся по мостовой так же бесшумно, как шар по сукну бильярда. Что касается экипажей в подлинном смысле слова, то есть запряженных лошадьми, то они попадаются только в очень богатых кварталах.

– А вот и церковь! – говорит Фрасколен.

И он указывает на здание довольно тяжелых пропорций, без всякого архитектурного стиля, расположившееся, словно огромный торт, посредине площади, покрытой зелеными газонами.

– Это протестантский храм, – сообщает Калистус Мэнбар, останавливаясь перед зданием.

– А в вашем городе есть и католические церкви?.. – спрашивает Ивернес.

– Да, сударь. Впрочем, должен обратить ваше внимание на то обстоятельство, что, хотя на земном шаре имеется около двадцати тысяч различных религий, мы здесь довольствуемся католичеством и протестантством. У нас не так, как в Соединенных Штатах, соединенных в политическом смысле, но разъединенных в отношении религии, ибо в них столько же сект, сколько семей, – методисты, англикане, пресвитерианцы, анабаптисты, уэслианцы и т. д. Здесь же – только протестанты, верные кальвинистской доктрине, либо уж католики-паписты.

– А на каком языке у вас говорят?

– Одинаково распространены и английский и французский…

– С чем вас и поздравляем, – говорит Пэншина.

– Город, – продолжает Калистус Мэнбар, – разделен на две более или менее одинаковые части. Сейчас мы находимся…

– В западной, я полагаю… – замечает Фрасколен, ориентируясь на положение солнца.

– В западной… если угодно…

– Как это… «если угодно»? – изумляется такому ответу вторая скрипка. – Разве положение частей света в вашем городе меняется по прихоти любого обитателя?

– И да… И нет… – говорит Калистус Мэнбар. – Позже я вам это объясню… А пока вернемся к этой части города… западной, если вам угодно, в которой живут исключительно протестанты; они даже и здесь остаются людьми практичными, в то время как более интеллектуальные, более утонченные католики занимают другую часть города. Само собой понятно, что храм этот – протестантский.

– Да, похоже на то, – говорит Ивернес. – В храме такой тяжелой архитектуры молитва не поднимается к небу, а распластывается по земле.

– Хорошо сказано! – восклицает Пэншина. – Мистер Мэнбар, в таком механизированном городе ведь можно прослушать проповедь и мессу по телефону?..