долбит, долбит еловый ствол.
Стучит, как молот по стамеске…
Замри и оглядись кругом:
опять в весеннем перелеске
стоят березки нагишом.
«Откуда в этих буднях столько света…»
Откуда в этих буднях столько света,
что золотятся листья на лету?
И тают дни, как тлеет сигарета
при вдохе у курильщика во рту.
А утром солнце в дымке конопато,
но жарит так, что плавиться смоле!
И радость дня – курчавятся опята
на рухнувшем березовом стволе.
Мой день таким наполнен интересом!
Но чуток слух, как палец на курке…
А облака опять плывут над лесом,
как льдины по разлившейся реке.
«Не помню день, не помню год…»
Не помню день, не помню год:
весна, людское оживленье —
там, где подземный переход,
я жду, как ждут Богоявленья —
напрасно, не придет она!
Но я надеюсь, верю слепо,
и вот стою на Ногина,
гляжу в безоблачное небо…
Чистопрудный бульвар
1
Как входил на бульвар Чистопрудный
с Грибоедовым возле метро,
суматошный, и шумный, и людный,
до сих пор вспоминаю тепло.
Может быть, и сегодня «не вечер»,
но уже не пойду вдоль пруда,
где с любезной собачницей встречи,
каждый день назначались тогда.
Меж бульваром и стенами заданий
пробирался сквозь пробки трамвай,
по утрам от собачьих собраний,
нёсся в город восторженный лай.
Здесь и в нарды, и в шашки играли,
летом пьяные лезли в фонтан —
их оттуда менты доставали —
вот такой здесь бывал балаган.
Не какие-то там пустолайки —
с лабрадором играл лабрадор,
видя, как их хозяин с хозяйкой
задушевный ведут разговор…
2
Жара, ворвавшись на бульвар,
не пощадила Грибоедова —
идет от памятника жар,
а в серый день сюда приеду ли?
По лбу течёт и по щекам,
и уж не спрячешься под липами,
прохожих говор, птичий гам —
с виденьями полузабытыми.
Дорожка вновь к пруду ведет —
на полпути фонтан заплаканный —
здесь мы с тобой из года в год
гуляли с рослыми собаками.
Ну, а зимою на пруду
ледком затягивались проруби…
Зачем сейчас к нему иду,
и из-под ног взлетают голуби?
Та жизнь теперь так далека,
а, может, ничего и не было?..
Целуются два голубка
на голове у Грибоедова.
Брента
Отхлебнув мартини бьянко,
различаю плеск вовне…
Может быть, венецианка
улыбнется завтра мне?
А пока что ночь в отеле —
слышу, лампу погасив,
как струится Брента к цели,
чтобы влить себя в залив.
Пушкин пел когда-то Бренту…
Погружая в дрёмы бред,
память крутит киноленту
пролетевших дней и лет.
Лента старая, в обрывах,
иногда не ясен фон…
В плеске волн и переливах
Брента в мой впадает сон.
«Когда безмерно надоели…»
Когда безмерно надоели
струй дождевых в окне штрихи,
и в бочку, как весной капели,
вода стекает со стрехи,
и всё не в рифму, всё некстати —
как шахматист сказал бы, пат! —
и целый день сидишь в халате —
в щетине щёки и космат,
уже ничьи не в радость лица,
ни серость пасмурная дня,
и на террасе к половице
прилипла клена пятерня.
«С погодой уж не светит в августе…»
С погодой уж не светит в августе,
и лето можно взять в кавычки,
и осень подступает, крадучись,
как рыжий кот к беспечной птичке.
И лип слегка размыты контуры,
когда, идя к своей тойоте,
вдруг замечаешь листья жёлтые
под щётками и на капоте.
И у бордюра их немерено,
и замирает ретивое,
хотя вокруг еще всё зелено,
а небо ясное такое…
«О Фонтенбло! Красивый звук —…»
И. Б.
О Фонтенбло! Красивый звук —
он ведь и вам встречался где-то…
Предчувствуя кончину лета,
по потолку ползет паук,
с веранды вид подобен раю:
сентябрь – и сухо и тепло…
Причем тут, спросят, Фонтенбло?
Вам не скажу, хотя и знаю.
«К исходу восьмого десятка…»
К исходу восьмого десятка
эмоций слабеет накал
и кажется, выражусь кратко,