Только вперед и ни шагу назад!
Годы в лаборатории мается
Тихий Мичурин, мир будет как сад!
Где-то поймали на шахте вредителя,
Вновь Карацупа идет по тропе.
Встал человек в неукрашенном кителе,
Шлет он приветствия яркой толпе.
Светит над родиной солнышко ясное,
Всех победим мы в суровой борьбе.
Счастье, что в пору такую прекрасную
Жить не придется ни мне, ни тебе.
Сергей Крюков
Трельяж
Сквозь это зеркало, сквозь лёд
Голодного стекла
Мне память отголоски шлёт
С тех пор, как ты ушла.
Трельяжа пагубная ось
Мой преломляет взгляд,
Как будто шьёт меня насквозь
И тянет нить назад.
Златая нитка ткёт парчу.
Умеет же казнить!
Зеркальный складень я кручу,
Перегибая нить.
И всё-то кажется, что я
Свяжу исток и сход —
И яркой памяти струя
Сама себя замкнёт.
Но рвётся лучик ледяной
Сквозь зеркала оскал,
Смеётся будто надо мной
Голодный лёд зеркал…
Григорий Шувалов
«Мне повезло, дела мои неплохи…»
Мне повезло, дела мои неплохи,
я на ногах уверенно стою,
и поздний яд сомнительной эпохи
еще не тронул молодость мою.
Еще горит в груди огонь желанья,
и я не сожалею ни о чем —
я испытал любовь и расставанье,
и смерть стояла за моим плечом.
Я разлюбил бездушных и строптивых,
похожих на холодную зарю,
я счастлив был недавно в этих ивах,
а нынче с равнодушием смотрю.
Ушла вода, и обнажились мели,
притихли у причала корабли,
и все, что в этой жизни не сумели,
мы словно крошки со стола смели.
Геннадий Калашников
«Я сослан в немоту, туда, где уже давно Макар и телята, где зимуют раки…»
Я сослан в немоту, туда, где уже давно Макар и телята, где зимуют раки,
где в бубен бьёт и старым сухим ребром играет мой ровесник бес,
где в логове слов над листом бумаги согнулся, высунув перо и язык, Акакий
Акакиевич, перебеливая циркуляр, спущенный по инстанциям ему с небес.
Плачь не плачь, утони в слезах, но, если, если тебе изменила Муза,
если над притяжением, над упругой волной словесной утрачена власть,
что тебе жар глаголов, тяжесть существительных, клейковина союзов
и наречий неверная, невесомая и не очень понятная вязь?
Я – ловец и добыча, живу у словесной реки, вдоль её гужевого потока,
там, где бог из плавучей машины, как капитан Немо, вываливается
и подслеповато щурит глаза,
я бреду вдоль течения, бесполезными жабрами хлопая, как после потопа,
и в обратный бинокль, пролетая, безмолвно глядит на меня стрекоза.
Я молчу, я молчу, я молчу, я молчу, покуда по верхней
стороне воды медленно приближается утлый, угрюмый чёлн,
и впустую перебираю мерёжи синтаксиса, трясу грамматики верши:
где откуда куда вот теперь и если впрочем будто и уже ни при чём…
Юлия Белохвостова
«Болеть нельзя. И умирать нельзя…»
Болеть нельзя. И умирать нельзя,
пока звонят по праздникам друзья
и есть, кого позвать на день рожденья.
Пока не все закончены дела,
в саду ни разу слива не цвела,
не варено сливовое варенье.
У мамы отопленья дома нет.
А мама есть, ей восемьдесят лет,
она не хочет выходить из дома.
Есть яблоки, не пропадать же им?
В кастрюле тесто кажется живым,
такая в нем растущая истома.
А ты томишься, сочиняя стих,
момент для засыпанья пропустив,
полночи провозившись с пирогами.
Раскладываешь по пакетам снедь
и думаешь, что – нет, нельзя болеть,
когда наутро надо ехать к маме.
Надежда Кондакова
«Этот мальчик, порезавший нежные вены…»
Этот мальчик, порезавший нежные вены,
этот в сумерках века влюблённый герой,
непорочный, как Блок, как де Сад – откровенный…
Но – гора никогда не сойдётся с горой!
Только лет через двадцать, а может, и больше,
ты услышишь сквозь зуммер отчаянный крик,
что любовь не сгинела, как вечная Польша!