Д. М.: Я пытаюсь спасти душу своего народа и родной мне русский язык. Про себя я стараюсь писать поменьше. Мир слишком велик и прекрасен, чтобы ставить себя в его центр. Есть вещи и поинтереснее.

Герман Власов

Стихотворения

Власов Герман Евгеньевич – поэт, переводчик. Родился в Москве в 1966 г. Закончил МГУ им. Ломоносова (филологический факультет, отделение РКИ). Лауреат (поэзия (2009), фото (2015)) и дипломант Волошинского конкурса (перевод, (2011)). Первое место на фестивале «Синани-фест», Ялта (2010). Диплом Специальной студенческой премии РГГУ за лучшую поэтическую книгу (2016). Автор поэтических книг «Просто лирика» (2006), «Музыка по проводам» (2009), «Определение снега» (2011), «Девочка с обручем» (2016), «Мужчина с зеркалом овальным» (2018) и др. Публиковался в периодике в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Крещатик», «Интерпоэзия», «Новый берег» и др. Переводил стихи и прозу. Один из редакторов журнала «Плавучий мост» в период с 2014 по 2017 гг.

Живет и работает в Москве.

«Некрасивой, неловкой казалась…»

«I’ll be seeing You…»

Некрасивой, неловкой казалась.
Вызывала и жалость и страх,
но, раскачиваясь, продолжалась.
Голубиный крылатый размах,
пролетающий самую гущу —
перестройку, вторую войну.
Но куда – не ответит зовущий.
Растолкуй мне тогда – почему?
Потому что невидимый кто-то
снарядил через полюс в полет,
оттого, что знакомою нотой
продолжает гудеть самолет.
И – окружий и стрелок свидетель —
продолжает писать и писать
черный ящик, и – августа ветер
перелистывает тетрадь;
осыпаются листья в глубины
переулков, проспектов, пока —
самолетна ли, голубина
абиссинская почта стиха.

Маленькая ода венецианскому

секретеру
Вот я присел за тебя. Стило
в правую руку вложил. Свело
влагой чувствительною глаза.
Что я хотел сказать?
Что череда притупляет зим,
что, будто гребень для волн, дельфин —
ферро – гондоле локтем и лбом
служит. Лишним ребром
выйдя, лагуну связав и дом.
Маленький купол – осенний холм
в патине приезжавших встречал.
Что причал причащал
умброй и охрой, погожим днем,
бакеном, белой чайкой на нём.
Сам ты, одушевляя уют,
списанный из кают,
дабы не сгинуть в зеленый ил
слово сказанное хранил,
четвероногий жилец. Итог
перед отправкой в док:
что, почернев от чернил, душа
помнит кончик карандаша
лаковою своей спиной
дышит, блестит волной.

«На Рождество был теплым даже снег…»

На Рождество был теплым даже снег
и дело не в напитке подогретом, —
печного дыма ситцевый побег,
от Леты уходящий прямо к лету,
по вертикали в кобальте слоясь,
до тех земель, где говорящи птицы,
ветвями прорастал в живую связь,
где связи нет и растворились лица
в одно лицо. Теплом согрет овин,
топилась печь и к небу пуповиной
от края красных и болотных глин
до области, где наделяют глину
сознаньем, Рождества пророс цветок,
и теплый снег и дым сулят удачу.
И если ветер дует на восток —
ребенок за стеной почти не плачет.

«От надоевшего отпрянуть…»

От надоевшего отпрянуть,
восстать, свой шум переведя
в немолчное стучанье прялок,
в опрелости после дождя
и запах кислый сухостоя,
полыни, пижмы. В огоньки
двух чарок. В самое простое,
в костер на берегу реки.
Но, только развязавши узел
(обрезавшись пусть о шнурок),
учительницу звать на ужин;
но, только зазубрив урок, —
искать, спугнуть и удивляться,
и удивляться неспроста.
Пускай в лихие восемнадцать
или (что правильно) в полста.

«Это – я… Кромка моря, на пузе…»

Это – я… Кромка моря, на пузе
заползаю в соленый прибой.
Я – корябаю вилкою узел
на шнурке… Я – с разбитой губой
у подъезда. Я – с писаной торбой
подбираю слова к сентябрю.
Провинившийся, тихий, но гордый —