Станислав Минаков – поэт нежный и твердый: нежной ранимой души и твердой мужской ответственности за слово. Сочетание редкое, может быть, даже исключительно, при том, что нежность и твердость иногда невольно меняются местами: душа затвердевает до превращения в невыносимую боль, и тогда изысканный словарь поэта сам собою, перешагивая условности, расширяется до уличного просторечия и самовольства. Вот как, например, в стихотворении «Бегство (читай – изгнание) – та же смерть», открывающем подборку.

«Язык не есть только материал поэзии, как мрамор – ваяния, но сама поэзия» – писал знаменитый русско-украинский филолог Александр Афанасьевич Потебня, профессор Харьковского университета, земляк Станислава Минакова. Ныне в тех пространствах лингвистические споры обрели статус политических, но поэзия, как явление языка, этого может и не замечать.

Теплый отсвет не только украинского, но и церковно-славянского, и очевидно общекорневого для восточных славян древнерусского слова – согревает нас в стихах С.Минакова и сегодня, придавая им такую ни с чем не спутываемую стилевую «особинку». Но главное все же не это. До главного, смыслостроительного в творчестве поэта, добралась Марина Кудимова, отметившая в предисловии к одной из его книг, что Станислав «победил в себе главный порок нашего перепичканного всяким суемудрием поколения – чрезмерную привязанность к словесности, порождающую подростково-невротическую отвязанность или не зависящую от возраста старческую болтливость… Почему именно Минаков умудрился разобраться в неразбираемой целостности христианства, сие есть великая тайна сообщения с Богом живым. Как, между прочим, и поселение именно этого поэта на Украину – в эпицентр сегодняшней – прежде всего духовной – смуты и брани. Как бы то ни было, Минаков воплощает антикафкианское превращение сразу нескольких поэтических поколений. На наших глазах поэзия безблагодатного и беззвучного самовещания (большинство стихов там наглухо лишены звука) становится поэзией Благовещения На пути к чуду Преображения возникает много страхов. Самый из них сильный – вдруг стать этаким неузнанным Одиссеем, чужим среди своих. Преодолевать эту фобию, а с ней «тотальный хутор» поэтического провинциализма, учиться «стоять стоянием непраздным» – тяжко. Но только такое стояние задает маршрут дальнейшего движения. И за него в награду, будто новое небо и новая земля, даруется новый язык и новая – не натужно новаторская – поэтика». Вот на этой пространной цитате, пожалуй, можно было бы и закончить представление поэта, впервые ступившего в гостеприимное пространство нашего «Плавучего моста».

Но мне хочется добавить от себя: «Как же хорошо, что нынешняя поэзия столь разнообразна и – по знаковому слову Станислава Минакова – многоочита! Слухи о ее смерти не преждевременны, а либо намеренно злословны, либо бездумны.