всё случилось уже поскорей.
Три пролёта – и буду на месте.
Мне удобней спускаться пешком.
Хорошо, что сегодня в подъезде
пахнет кошками и чесноком,
и качается дух ядовитый,
на свету завивается в жгут.
Хорошо, что соседей не видно,
хорошо, что ботинки не жмут,
хорошо, что кончаются сутки,
а снаружи есть кто-то живой.
Чёрный дворник в оранжевой куртке
мне привычно кивнёт головой.
Снег лежит, водянистый и сладкий,
словно ромом залитый бисквит.
И слыхать, как на детской площадке
перекладина подло скрипит.
* * *
Я голос, и я повелитель еды. Я запах,
яркая краска в небе моей собаки.
Я делаю свет и умею его убивать.
На улице ночь – может, это моя работа.
Если долго следить за воздухом, можно почуять,
в котором часу я вернусь, и вообще вернусь ли.
Я никому не служу, я служу не знаю кому,
впрочем, такова моя воля.
Собака моя всего лишь спит, и я шепчу ей: собака,
нас обеих ждёт вечная жизнь. Её лапы согласно вздрагивают.
Я умею врать. И страх мой похож на щенка,
и в тысячный раз я пытаюсь его усыпить,
такова моя воля.
* * *
Посмотри на меня, Будда,
из пухлых щёк веселыми глазами,
как я со службы ноги волоку.
Когда не смотришь – люди засыхают
почти как эти тонкие лианы,
оплетшие подножие твоё.
Посмотри на меня, Будда,
большой цветок над листьями коленей.
Вчера в блокноте маленькая М.
последнюю нарисовала пагоду.
Проклятье нам. И этого ребенка,
похоже, мы неправильно лечили.
Посмотри на меня, Будда,
блестящий, лысый, с мягкими ушами.
Скажи скорей: кто нас срывает с веток,
пускает через соковыжималку
и там, снаружи, в выдавленном соке,
невызревшие плавают плоды…
Посмотри на меня, Будда,
похожий на смешного поросёнка.
Я открываю ленту новостей.
Там пишут, что ещё одна семья
в моей стране
успешно занималась
поставкой человеческого мяса.
Посмотри на меня, Будда.
Сегодня все младенцы так орут,
что разгулялась солнечная буря.
Ай-яй, ну полно, повернись ко мне,
мой маленький, мой лепесточек, ну же,
посмотри на меня.
* * *
Это точно нельзя в стихи.
Это – тоже нельзя в стихи.
Вот сиди и скрипи зубами
среди сора и шелухи.
Рассказать бы тебе – нельзя.
И на исповеди – нельзя.
Избавляюсь от слов насущных,
по порядку произнося.
Вот стишок, а за ним – стишок,
ходят с пяточки на носок.
Не мои, а уже чужие.
Скок-поскок они,
скок-поскок.
* * *
Cмотри, вокруг такая красота!
И как не сигануть, взмахнув руками,
в Лаврушинский – с дурацкого моста,
увешенного ржавыми замками.
Cидит по паркам босхова братва
в кустарниках, остриженных под ромбы,
и прочая московская плотва,
а мы – провинциальны и огромны
настолько, что готовы просто так
погибнуть.
Плещет ливень карнавальный,
а мы через бульвар – в универмаг,
и радостно показываем фак
водителю машины поливальной.
* * *
Законы литературы
отличаются от законов миропорядка.
И потому, редактор,
ты будешь гореть в аду.
Славно займётся
ворох рукописей
из отбракованного самотёка.
До красноты раскалятся
типографские литеры,
каждая буква
проступит на теле твоём.
За каждый принятый текст
срок увеличится вдвое.
Ничего не поделаешь,
Ты же редактор.
Тебя же предупреждали.
В аду такое сильное эхо —
со всех сторон
слышно, как просят пощады:
блудницы молятся Магдалине,
убийцы молятся Варавве,
предатели молятся Петру.
Молись Самуилу, редактор,
проси его, чтобы помог,
чтобы ходатайствовал,
чтобы избавил.
Не перепутай,
не вздумай вызывать пророка Самуила —
литература не по его части.
молись Маршаку, редактор.
Несчастный,
молись Маршаку.
Марина Кудимова. «Во многих снах, в душе одной…»
Марина Кудимова – поэт, прозаик, переводчик, публицист. Родилась в 1953 году в Тамбове. Окончила Тамбовский педагогический институт. Переводит поэтов Грузии и народов России. Произведения Марины Кудимовой переведены на английский, грузинский, датский языки. Лауреат премий им. Маяковского, журналов «Новый мир», «Дети Ра» и др. Живет в Переделкине.