Возможно, задремал. Так или иначе, но хлопка двери он не услышал. В коридоре забубнили женские голоса, и из непонятной речи выскочило русское: «полиция». Конечно, это пришла она. А тетка, как ее… Нафиса, или какая другая, предупреждает: «Полиция за тобой». Саша вскочил, из кармана рыбкой вынырнул мобильник, шлепнулся под ноги. Не стал поднимать. Некогда. Опять упустит. Девчонка сбежит, проскочит через льдисто-сверкающую арку и исчезнет в плотном сумраке города. Теперь уже навсегда.

Девушка стояла у двери. Это точно была та самая садовница – в едва дотянувшемся желтом лучике глянцево отсвечивал тяжелый узел волос на затылке. Она уже приоткрыла входную дверь, еще шаг – и нет ее.

– Наргиза! —Закричал Саша. – Подожди! Я не из полиции! Я из фитнесклуба!

Он выскочил в световой круг возле тумбочки – пусть увидит, узнает. Добавил уже тише:

– Ты у нас кусты на стене подстригала. И упала… А я поймал…

Девушка обернулась. Оказалось, он совсем не помнит ее лицо. Видел один раз и успел забыть. Только глаза – бархатные крылья бабочки-траурницы. Сейчас даже в полумраке прихожей, а может именно из-за этой клубящейся темноты, лицо ее показалось светящимся. И он задохнулся на мгновенье той же мыслью, что и в первый раз: «Таких лиц не бывает… Разве что на портретах Леконта-Верне…» Девушка пошла ему навстречу. Входная дверь разочарованно скрипнула и захлопнулась.

Они стояли у телефонной тумбочки. Между ними в столбе неяркого света плавали пылинки. Где-то за спиной вздыхала, ворочалась, позвякивала крышками кастрюль, словно кастаньетами, обширная квартира. Но Саша перестал ее слышать. Он завяз в карамельной густоте раскосых глаз, что требовательно уперлись снизу-вверх в его лицо. «Ну, – спрашивали глаза, – зачем ты пришел?» Девушка молчала.

– Я… Меня Сашей зовут… Ты тогда с лесенки упала, помнишь? – начал он путанно.

«Черт-черт, не о том… Что я, как идиот...» – билось у него в голове.

Он вдохнул поглубже, досчитал до трех, выдохнул и начал заново:

– Я, знаешь, понял, что должен обязательно увидеть тебя еще раз. Обязательно. Не знаю зачем. Может быть просто, чтобы отвязаться. Выкинуть из головы. Я ждал, что ты опять придешь это дурацкий куст стричь, или что ты там с ним делала… Ты не приходила. Я пошел искать. Вот нашел.

Он не знал, что еще сказать, развел руками, повторил:

– Я должен был тебя увидеть.

Она кивнула:

– Ясно. Обсессия.

– Что?

– Ну, обсессия, навязчивая идея, не поддающаяся контролю. Когда человек думает, что надо что-то обязательно сделать или пойти куда-то, или еще что-нибудь. И он сам не понимает зачем, просто должен и все. И если не сделает, то все, труба.

– Да нет, я… – Саша помотал головой, – я знаю, что такое «обсессия», я…

– А-а-а, понятно, – Наргиза улыбнулась, – ты удивился, услышав такое заковыристое словечко от узбечки-гастарбайтерши.

Ему показалось, что он краснеет. Глупость какая. Почему ему должно быть неудобно перед незнакомой девчонкой? Но ведь смутился же? Точно смутился. Кашлянул в кулак:

– Ну, в общем, да.

Она рассмеялась. Густым своим, теплым смехом. Завораживающим. И это сделало их ближе. Мгновенно.

– Ладно. Пойдем, поговорим, – она потянула его за рукав в черное жерло коридора.

– Погоди, я там телефон уронил, – он нырнул в кухню, поднял валявшийся возле табуретки айфон.

Она привела его в свою комнату. Маленькую совсем комнатушку, длинную кишку, упирающуюся в занавешенное окно. По одной стене стояла двухэтажная икеевская кровать, за ней, ближе к окошку – стол, простой белый, кухонный, пара стульев. Между всей этой мебелью и второй стеной —неширокая тропинка. И все, абсолютно все, кровать, стол и стулья, подоконник и стены, были завалены, завешаны искусственными цветами: розами, ветками мимозы, пионами и ромашками, венками и гирляндами. Такое ощущение, что комната заросла пластмассовой порослью. Форточка за колыхавшейся шторой была открыта. И казалось, лепестки шевелятся, шепчутся, живут. В углу за дверью стоял большой черный мешок, из него тоже высовывались цветочные головки, подглядывали.