Но тут нам следует задать вопрос: переубедил ли Гитлер Гудериана? Сам Гудериан утверждал: «…Я воздержался от дальнейших споров, [так как] я не думал тогда, что будет правильно устраивать сцену главе германского государства, когда он находится в окружении своих советников». Это высказывание могло бы быть правдой, но за ним следует признание (или оправдание): «Так как решение о наступлении на Украине теперь было утверждено, я сделал все, что мог, чтобы по крайней мере обеспечить его возможно лучшее выполнение. Поэтому я просил Гитлера не разделять мою группу, как вначале намечалось, а вводить ее в операцию как единое целое». Подтверждающий это приказ был немедленно подписан и на следующий день поступил в группу армий «Центр». В какой степени это решение – заставить всю танковую группу переместиться на юг вместо того, чтобы по-хозяйски обеспечить отдых нескольким дивизиям в центре, – было ответственно за провал наступления на Москву? Нет сомнения в том, что оно сыграло свою роль в дополнение к роковым предшествующим промедлениям.

После того как Гудериан уехал в свой штаб, Гальдер телефонировал Боку и сказал ему, что Гудериан предал их всех, затем связался с Браухичем и стал убеждать его, что, раз они не могут принять на себя ответственность за ход операций, предписанный Гитлером, они должны оба подать в отставку.

Бедный Браухич, только что вернувшийся после аудиенции, на которой его обвинили в том, что он «позволяет группам армий слишком много вольностей в достижении своих особых интересов», был против этого. Он попытался успокоить своего начальника штаба, говоря, что, «так как освобождения от должности все равно не произойдет, положение так и останется без изменений». Гальдер колебался в течение двух дней, затем Гитлер помирился с Браухичем.

Теперь изменялась вся картина фронта. Лязг и грохот танковых гусениц, облака пыли на 20 миль, солдатские песни на марше – по мере ускорения темпа наступления – эти впечатления заставляли забыть о предшествующих неделях. ОКХ занималось тактическим планированием. Гудериан мчался на юг в своем бронеавтомобиле с радиостанцией, руководя рядом новых сражений по окружению противника. Гот был вдали, с Леебом. Только Бок остался один со своей пехотой. Казалось, это было не чем иным, как мимолетной размолвкой между генералами и Гитлером. Но на самом деле все было не так. Это было катастрофическое противостояние, последствия которого и для хода войны, и для отношений Гитлера со своими генералами едва ли можно правильно оценить.

Пока германские танковые войска поворачивали на юг, притягиваемые войсками Буденного, события на северном крыле развертывались в полном соответствии с пунктами директивы Гитлера.

Армиям Лееба удалось разгромить оба русских «фронта», находившихся перед ними, и настолько потрепать советских командиров, что русская Ставка была вынуждена выделить Ленинградский театр как отдельную единицу, ведущую боевые действия самостоятельно, если вообще не изолированно от всех других войск. После того как 41-й танковый корпус прорвал импровизированную оборону, организованную вдоль линии Сталина, между старой эстонской границей и пригородами самого Ленинграда оставалось только одно место, где было возможно сопротивление. Это река Луга.

Лужский рубеж был поделен на три сектора[58], но каждый по численности составлял чуть больше корпуса. Русские практически не имели ни артиллерии, ни танков. На первой неделе августа немцы продолжали заполнять свои плацдармы за рекой, тогда как Попов, испытывая нехватку в технике, боеприпасах и – что было еще тяжелее, а для русского командира и совсем внове – в людях, мог только бессильно наблюдать за противником и посылать ежедневные сообщения в Ставку.