Звук открывающейся двери эхом отозвался в большом пустом помещении, и в церковь вошли двое мужчин. Одним из них был пастор Адамс – вполне себе славный дядька, хотя в его присутствии она почему-то всегда чувствовала себя немного неловко. Повстречав ее, он всякий раз смотрел на нее широко раскрытыми печальными глазами. И несколько раз повторил, что если она когда-нибудь захочет поговорить, то его двери всегда для нее открыты. Причем однажды сказал ей это, когда рядом с ней стоял Брэд – явный признак того, что при всех своих добрых намерениях он ни хрена не знал.

Другого мужчину Дилайла не узнала. Поначалу, при виде его седины и худощавой жилистой фигуры она решила, что он очень стар. Но когда этот мужчина шел к алтарю бок о бок с Адамсом, казалось, что двигается он с грацией и энергией, которых она никогда в жизни не видела у столь пожилых людей. Одет он был в простую белую хлопчатобумажную рубашку и белые брюки, которые еще больше подчеркивали его густой загар.

Оба мужчины во время разговора улыбались, и по выражению их лиц и жестам было ясно, что они хорошо знают друг друга. Разговаривали вполголоса, слова было не разобрать. Адамс глянул в ее сторону, а затем подался ближе к своему собеседнику и что-то ему сказал. Другой мужчина тоже посмотрел на нее. И вроде как примолк, широко раскрыв глаза.

Настало время уходить. Дилайла встала.

– Эмили, нам пора домой.

– Подожди немножко, мамочка! – пропищала та чуть ли не на всю церковь, прыгая на одной ножке по проходу между скамьями. – Я почти закончила.

– Уже поздно, детка.

– Дилайла, – послышался вдруг голос пастора Адамса. – Знакомься – это отец Уильямс.

Дилайла повернулась лицом к двум мужчинам, которые теперь стояли всего в паре футов от нее. Она все еще не могла точно определить возраст незнакомца. Ему с равным успехом могло быть как пятьдесят, так и семьдесят или все сто десять лет. Он посмотрел на Эмили сквозь изящные очки в золотой оправе, и улыбка тронула его губы.

– Девочка – настоящее чудо. – Голос у него был хоть и негромкий, но сильный.

– Ну да, – отозвалась Дилайла, отводя взгляд. – Она очень милая.

– У меня осталось немного печенья с благотворительной распродажи, которую мы вчера тут устраивали, – сказал Адамс. – Могу я угостить Эмили?

– Нам и вправду пора идти…

– Печенье? – взволнованно переспросила Эмили.

– Это займет всего минуту. Они у меня вон там. Пошли, Эмили.

Адамс повел девчушку по проходу. Дилайла напряженно смотрела на них. К ее облегчению, священник не попытался вывести ее дочь за дверь, а отвел ее в дальний конец церкви, где стоял маленький столик с парой коробок печенья.

– Хотел бы я снова стать ребенком, – произнес отец Уильямс. – Чтобы прийти в такой восторг от перспективы угоститься печеньем.

– Обычно я не даю ей сладкого в столь поздний час, – сказала Дилайла. – Из-за этого ей сложней заснуть.

– Каждое правило заслуживает того, чтобы его иногда нарушали… И что же это с тобой приключилось, дитя мое?

Его глаза были прикованы к ее распухшей руке. Она неуклюже сунула ее в карман, поморщившись от боли.

– Такая вот дурацкая неприятность… Под тяжелый ящик подставила. Я такая недотепа…

– Сомневаюсь, что ты и вправду сама в этом виновата. Что-то не похожа ты на недотепу… По мне, так вполне самостоятельная и разумная женщина.

Дилайла издала тихий смешок.

– О нет, и в самом деле все было так! Просто глупая оплошность с моей стороны.

– Может, и оплошность… Только вот, по-моему, довольно давняя.

Дилайла ничего не ответила, наблюдая за Эмили, которая радостно грызла печенье, пока Адамс что-то рассказывал ей.