существительные птиц, домов и людей,
имена существительные – в имена существующие:
в матросов, в гравюры мистера Флаксмана, в
снегирей,
положим, его никто не видит после вознесения
к Источнику, но я-то вижу его, в отличие, скажем,
от мистера Суинберна.
Лети, снежок, как свет,
другой дороги нет,
как та, в которой ты
из имени стал свет.
И снегу из-под туч
свети, свети, окно,
чтоб Боттичеллев луч
сжимал двоих в одно.
И нас влечет туда,
вотще и напролом,
словесная пята
с неистовым крылом.
ЛЕВ И ЛЮБА
Из пасти твоей, из пясти ее
вытащим язык и алый платок,
мокрый от крови и в язвах
от речи. Люба, в драке ты воешь,
харкаешь и плюешься,
схватив со щита пожарный топор,
красная брызжет слюна
и, расходясь, пустеет радиус тебя —
полоумного льва,
вывернутого в вывернутой воронке
наружу своей же печенью, легкими и клыками,
в ситцевой юбке, кривоногая.
Как зализывала коленку на сене под школьным
крыльцом,
и Рафаил нес тебе еврейскую землю в сердце своем
с Лао-Цзы, Иоанном и птицами,
ибо ты распалась на птиц,
Орехова Люба,
на сопли, сгустки крови и снегирей
и теперь стоишь меж птицей и львом,
где стоят великие.
Скорее всего, тебя убили в драке или
пропала в советской колонии,
Любовь Орехова, 1 2-ти лет, дурочка.
Люди входят в себя как в храм
или как в камеру,
это как кому повезет,
кто-то живет у параши,
кто-то восходит меж птицей и львом.
ЛИР
Лир несет себя, как фонарь,
освещая гарь, как звонарь
колокольню в месяц январь,
колотя меж губных,
что завел пономарь.
Мир несет себя, как фонарь,
вместо света какая-то лимфа, что ль,
какая-то нимфа, липкая словно скотч,
а в сердце кривая боль —
то ли кровь стучит, то ли дочь.
Ах, не дайте мне языка,
гуттаперчевого казака,
склизкого, как звезда,
как лопасть весла.
Освещу я себя самого —
освежеванного левиафана
сердца прорванного своего,
куда его пыл уплыл, пламя куда ушло ?
Я сошелся в шар, разошелся ликом,
расточился бликом в рыданье великом,
и стою я, ночная спина,
между двух костров человек
из дождя и снега, из сна
и из крови, и входит снег
в мою грудь сердоликом.
«Давняя история с флагом…»
Давняя история с флагом
когда идешь по безлюдной
утренней площади
а он едва шевелится на балконе
в ветре с моря
и из него проступает
голова дракона
которого ты прежде не видел
ШАР
Я выговаривал шар изнутри шара,
и губы мои дымились,
а сердце легло в урну и в прах.
Я позвал первую любовь
и последнего ангела,
зарубленного саперной лопаткой
на сельской дороге,
ушел за гортань и звук,
в рассеченную шею, и как бился голубь —
первое пламя листвы
и зеленые губы Иуды,
я плакал как фортка и стонал как ветер,
ушел от людей, деревьев,
дул в свою вену как в ствол,
отчаялся как океан
у безмерной фиалки,
и тогда шар выговорил меня.
И губы его были в крови.
ПРЕВРАЩЕНИЯ
Глаз смотрящий на бабочку бабочкой стал
а на землю – землей
зачем тебе дева вся если суть умещается в кулаке
внутреннего тела
как силомер стеклянный и
живет снегирь трехгрудый в сердце твоем
а в черепе черпает мысль черепаха
пуговицы от бюстгальтера отпечатались на белой
спине
аккордеона короб сжимал танцы и
блузки меж белых ног живут белые птенцы и буква
из воздуха за которой гонялся плутарх
твой влажный глаз и алый рот —
простор метаморфозы
ты рассасываешь землю в себя
так рыба превращается в воду
в без человека – грот
в сто губ набухнувших молчащей розы
убитая Кассандра кровью говорит
без слов и снег летит
и догоняет вещего Эдипа
и красным комом по сердцу стучит
И ты ложишься в челн как рыба
и в самолет садишься гнутой птицей