Вам будет интересно узнать, что на последнем заседании Этнографического общества в Париже было зачитано мое сообщение о наскальных рисунках в Лахуле[93] и, как мне оттуда сообщили, оно получило высокую оценку.

Нам всем очень понравилась Ваша твердая и благородная позиция в отношении президента Мичиганского университета. Их позицию в этом деле понять невозможно, и напрашивается мысль, чтó за всем этим стоит. У д-ра Александра Рутвена в последнем письме г-ну Хоршу от 15 марта проскальзывает довольно странная мысль: «Я вынужден повторить, что у Вашего отношения к работе господина Кёльца в Индии есть оборотная сторона, о которой Вы мне не говорите». Мне непонятно, что, по мнению д-ра Рутвена, может скрывать от него наш Музей. Казалось бы, все предельно ясно и очевидно, и все прекрасно понимают, что работника, уволенного за неэтичное поведение, клевету и преступные действия, нельзя даже близко подпускать к месту проступка, если только в этом нет скрытого умысла. Возможно, д-р Рутвен не вполне понимает, что вдобавок ко всем недопустимым поступкам г-н Кёльц незаконно присвоил кое-какие вещи, являющиеся собственностью Института, и Вы, будучи специалистом по античности, знаете, как классифицирует Римское право подобное воровство. Д-р Кёльц посмел утверждать, что ружья, являющиеся собственностью Института, принадлежат ему, и д-ру Рутвену следовало бы спросить Кёльца, кому принадлежит полевой бинокль, который он использует. Я мог бы сообщить немало других деталей, но если д-р Рутвен предпочитает оставаться глухим и слепым к таким фактам, тогда, возможно, его моральные принципы отличаются от наших. Более того, я считаю, что ученому не подобает досаждать властям своими клеветническими доносами. Этой почтой отправляю нашему Музею еще три заявления, подтверждающие результаты некой загадочной деятельности этого, как Вы его называете, «подлеца, страдающего манией величия».

Если у Вас есть соображения, какое дело Мичиганскому университету до всей этой загадочной кёльциады, буду рад их услышать. В конце концов, Индия достаточно большая страна, но почему-то для своих махинаций Кёльц выбрал именно малую ее часть, Кулу, и нашу непосредственную близость.

Сердечный привет Вам и госпоже Магоффин.

Искренне Ваш.

Оттиск статьи Ф.Р.Грант «Знамя Мира Рериха»

Господа!

Я очень внимательно прочел письмо г-на Алана Ли мисс Лихтман от 21 февраля, присланное из Нью-Йорка вместе с остальной корреспонденцией Института. Ввиду того что г-н Алан Ли не только предъявляет фальшивые обвинения в адрес всех членов Института, но и завершает свое письмо угрозами, я, как президент-основатель, хочу сделать совершенно определенное заявление, касающееся положения дел в Институте.

Во-первых, я лично встречался с г-ном и г-жой Алан Ли всего лишь один раз, когда мы устраивали для них обед у себя в имении. От г-жи Рерих, мисс Эстер Дж. Лихтман и от всех других сотрудников Института до сих пор я слышал только самые хорошие отзывы о них самих и об их чувстве справедливости. Все сотрудники Института всегда относились к ним исключительно дружелюбно. Я думаю, у г-на и г-жи Ли не было причин жаловаться на меня как на негостеприимного хозяина в ту нашу единственную встречу. Я подарил г-ну Ли несколько наших публикаций. В силу языкового барьера, не имея возможности лично побеседовать с г-жой Ли, я неоднократно просил ее мужа и полковника Махона переводить ей большую часть моих дружественных высказываний. Таким образом, ни во время этого визита, ни во время визитов моего сына Юрия и г-на Шибаева не случалось ничего такого, что могло бы отразиться на наших дружеских отношениях, хотя на пригласительное письмо г-жи Рерих от 9 марта г-н Ли не ответил. Подобным образом дела обстояли до последнего времени, пока мы неожиданно не получили доказательства враждебного к нам отношения, достигшего своей кульминации в вышеупомянутом письме мисс Лихтман от 21 февраля 1933 года.