– Это было восхитительно, – признала Лаура.

– Сага, мне так завидно. Может быть, в следующий раз я тоже приду? Что он теперь собирается приготовить?

– Он не говорил. Слушай, мне пора. У меня лекция, и я на нее опаздываю.

Кампус колледжа располагался на холме Яникул, на вилле эпохи Возрождения, окруженной соснами и фонтанами. Как и подозревала Лаура, лекция, на которую она так спешила, уже началась, и она как можно незаметней прошмыгнула в аудиторию.

– Итак, – говорил Ким Феллоуз, – Высокое Возрождение. Период, длившийся всего тридцать лет, начиная с 1490 года и до разграбления Рима в 1520 году. За это время под патронажем папы римского несколько десятков художников способствовали расцвету искусства, которого никогда более не знала история. С добрым утром, Лаура. Такое впечатление, что вы неспешно добрели до нас от часовни Браманте или от фонтана Бернини. Может быть, расскажете нам, какими произведениями эпохи Высокого Возрождения вы любовались так далеко отсюда?

Вынимая из сумки книги, Лаура быстро обдумала ответ.

– Видите ли, – сказала она, – я была в Сикстинской капелле, смотрела в Ватикане Рафаэля и скульптуры Микеланджело…

– Momento. Кто такой Микель Анджело? – перебил Ким.

– О, простите, – спохватилась Лаура, которая второпях произнесла это имя на американский манер, – я имела в виду Микеланджело. – На сей раз она произнесла правильно, как говорил и сам Ким. Но преподаватель по-прежнему не был удовлетворен.

– Здесь, в этой аудитории, – заявил он, – мы не будем говорить о Микеланджело, Тициане, Рафаэле, так же как не будем называть Шекспира Уиллом, а Бетховена Людвигом. Мы не настолько близки с этими великими личностями. И никогда не будем, даже если посвятим их творчеству много лет учебы. Мы будем звать их полными именами: Микеланджело Буонарроти, Тициан Вечеллио и Рафаэль Санти. Пожалуйста, – кивнул он Лауре, – продолжайте.

Ким Феллоуз был американцем, но прожил в Риме так долго, что, по его словам, превратился в коренного жителя: преподаватели университета называли его il dottore. К сожалению, говорил он студентам, его книгу по истории Возрождения – ту самую, к которой Лаура обращалась, когда разыскивала Санта-Чечилию, – пришлось написать по-английски, а не по-итальянски по настоянию издателя и исключительно из коммерческих соображений. Она неизбежно стала бестселлером. Ким хранил рецензии в прозрачных папочках, чтобы их не захватали руками, и пользовался ими на экзаменах. Эту книгу назвали работой, соединившей в себе незаурядную эрудицию ученого и восприимчивость настоящего художника. Все в Киме говорило о его безупречном вкусе – от эффектных ярких рубашек (Лаура любила подбирать эпитеты для описания их цветов и частенько пользовалась словами «кукурузный», «клюквенный» или «аквамариновый») до льняных индийских пиджаков и соломенной шляпы, оберегавшей миловидное лицо Кима от жгучего итальянского солнца. Некоторые однокурсники Лауры считали его тираном. Лаура же испытывала благоговейный страх перед его утонченностью и эрудицией и из кожи вон лезла, стараясь произвести на него благоприятное впечатление.

– Итак, вы видели Сикстинскую капеллу? – напомнил Ким. – И как она вам?

Лаура смутилась, но не рискнула оставить при себе свое мнение.

– Мне кажется, это неудачная постройка. Остальные студенты рассмеялись.

– Неудачная? – переспросил Ким Феллоуз, сцепив пальцы в замок и положив руки на колени.

– Да. То есть, живопись великолепна, но она так высоко, что приходится все время задирать голову. А помещение слишком велико и строго прямоугольное… – Лаура замолчала, понимая, что сейчас ее засмеют. К ее изумлению, Ким одобрительно кивнул.